Свидетели
Шрифт:
— Помните, как называется этот бар?
— «Подкова», недалеко от военного госпиталя.
— Продолжайте.
— Я выпил несколько стаканчиков, не помню сколько, и пошел домой.
— Вы не пообедали?
— Нет, время было уже не обеденное.
— В каком вы были расположении духа?
Ламбер не понял вопроса.
— Что вы собирались сделать, придя домой?
— Устроить Мариетте скандал. Стоит мне подумать о Желино или о каком другом ее хахале…
— Что произошло дальше?
— Я
— В какой?
— Не помню. Недалеко от дома.
В висках у Ломона стучало: пора было заканчивать допрос; по пути домой на обед, пожалуй, стоит зайти к доктору Шуару и попросить лекарство. Ломон чувствовал: температура у него повышенная, и машинально пощупал пульс. Пульс был учащенный.
— Я пил, пока меня не выставили за дверь.
— В котором часу это было?
— Не знаю. Мне и на вокзальных-то часах стрелки было не разглядеть.
— Но вы все-таки помните, как вернулись домой?
— Помню, что подошел к дому и открыл входную дверь.
— Вы отперли ее своим ключом?
— Нет.
— Значит, дверь была открыта?
— Я ее просто толкнул, я это точно помню. Она открылась, и я чуть не упал.
— Вам это не показалось странным?
— А я ни о чем не думал. Повернулся к лестнице и заорал: «Мариетта! Иди сюда, старая…»
Ламбер вовремя спохватился:
— Извините.
— Что было дальше?
— Я услышал шум в комнате наверху и хотел туда подняться.
— С какой целью?
— Если бы вы увидели вашу жену…
— Со мной такого не случалось, — строго оборвал Ломон. Взгляд его посуровел.
— Так вот, я услышал шум наверху и хотел подняться. Но, не дойдя до площадки, свалился на лестнице; там меня утром и нашел комиссар полиции. Все это чистая правда. Остальное — враки.
Ламбер долго и напряженно смотрел на председательствующего, словно призывая попробовать опровергнуть его, Ламбера, слова; потом взгляд его медленно скользнул по публике и остановился на Люсьене.
3
Парижский скорый и приморский товарный
Третий присяжный заерзал на скамье; подстрекаемый своей соседкой г-жой Фальк, которая что-то нашептывала ему, он наконец решился и, как школьник, поднял палец. Ломон не знал его фамилии, но помнил, что нередко встречал его на улице в макинтоше и с желтым кожаным портфелем в руке.
Это был мужчина средних лет с грустными простодушными глазами навыкате, багровыми прожилками на щеках и такой же тучный, как судья Деланн.
— Третий присяжный желает задать вопрос?
— Если позволите, господин председательствующий.
Присяжный встал. От смущения у него дрожали губы.
— Хотелось бы знать, что пил обвиняемый после ухода из гаража?
— Вы хотите знать, сколько он выпил?
— Нет, что именно он пил.
Просмотрев список, Ломон выяснил, что присяжного зовут Шарль Лурти; он — страховой агент. Переведя дух, Лурти уселся на место. Ломон мог бы побиться об заклад, что страховой агент, судя по его облику и характеру вопроса — стыдливый алкоголик, много раз безуспешно пытавшийся преодолеть свою слабость. Его жизнь наверняка отмечена ежедневными мелкими драмами.
«Сегодня не буду пить аперитив», — дает он себе зарок.
Или:
«Сегодня выпью только один».
Вероятно, он перепробовал все существующие напитки в надежде побороть потребность в спиртном, которая стала непреодолимой и вынуждает беднягу красться, сгорая от стыда, вдоль стен, когда он возвращается домой — не дай бог, заметят, что он выпил.
Ломон сочувственно взглянул на него и обратился к обвиняемому:
— Что вы пили с вашим приятелем Фредом?
— Три перно.
— А потом в «Подкове», один?
— Перешел на виноградную водку: захотелось чего-нибудь покрепче.
Лурти, казалось, понимал его как никто другой.
— А в третьем баре?
— Позабыл. Но, кажется, где-то заказывал красное.
Ломон повернулся к страховому агенту, словно желая убедиться, что тот удовлетворен ответом, и, обведя глазами остальных присяжных, прокурора, молодого адвоката Жува, осведомился:
— Вопросов нет?
Затем стукнув слегка молотком по столу, взял судейскую шапочку и негромко бросил:
— Объявляется перерыв до двух часов.
Как только Ломон надел шапочку, все в зале поднялись, за исключением нескольких человек, преимущественно женщин: боясь, как бы их места не заняли, они прихватили еду с собой. Мужчины, толпившиеся в центральном проходе, уже закуривали. Двое жандармов незаметно вывели Ламбера: он проведет время завтрака в пустой комнате, где навестить обвиняемого имеет право только адвокат.
В совещательной комнате Ломон ни с кем не заговорил. Выйдя на улицу, где царил промозглый холод, он быстро зашагал к дому доктора Шуара — это было ему, в общем, по пути.
Шуар, отец шести детей, всех уже семейных, жил с женой в просторном белом особняке, где они, видимо, чувствовали себя одинокими. Шуары держали всего одну служанку, она должна была всегда выглядеть опрятной, так как впускала пациентов, и потому уборкой по дому занималась, главным образом, сама хозяйка.
— Доктор у себя?
— Еще завтракает.
— Передайте ему, пожалуйста, что я только на минутку.
Вкусно пахло едой — это, без сомнения, был один из самых чистеньких и уютных домов в городе. Почти сразу в дверях, утирая губы салфеткой, появился Шуар.