Свидетели
Шрифт:
— Двадцатого марта в половине седьмого утра телефонный звонок из полицейского участка в квартале Буль д’Ор уведомил меня, что…
Наступал вечер, и потолок над плафонами уже затянула тень. Серые окна постепенно чернели, по стеклам скатывались крупные капли сгущавшегося тумана.
Триста человек, сидевшие в зале, молча устремив взгляд в одну точку, не шевелились, и, если кто-нибудь случайно шаркал ногой или начинал кашлять, этот слабый шум производил впечатление оглушительного грохота.
Когда ребенком, особенно на рождество, Ломон бывал в церкви, у него тоже возникало ощущение, будто
Ломон наблюдал за Ламбером, видимо, погруженным в оцепенение. О чем он думает, почему у него ничего не выражающий взгляд? О чем думают судья Деланн и советник Фриссар, который время от времени подает знаки сидящей в зале жене?
Они собрались здесь с утра, чтобы судить человека, и обязаны неукоснительно соблюдать неизменную процедуру, в которой Ломон, будучи председательствующим, ничего не властен изменить.
С 20 марта, точнее, с того момента, когда комиссар полиции появился на железнодорожном полотне, где был обнаружен труп, колеса судейской машины безостановочно вертелись вот уже несколько месяцев. Онорэ Каду, человек невозмутимый и дотошный, допросил десятки свидетелей, но для судебного разбирательства отобрал из их показаний лишь самые существенные. Десять, двадцать раз следователь задавал Ламберу в присутствии его адвоката одни и те же вопросы. Во все концы Франции — в Париж, Марсель, Лион — были разосланы запросы. Четверо судей, в том числе Деланн и председатель апелляционного суда Анри Монтуар, почти неделю изучали постановление о передаче дела в суд и само дело, в котором содержались все подробности, все пункты обвинения, терпеливо собранные следователем. Ломон в последний раз внимательно перечитал протоколы допросов Ламбера, а за неделю до этого распорядился доставить к нему обвиняемого и в тиши кабинета, в присутствии Жува и секретаря суда, попытался составить мнение о нем.
С тех пор, как изуродованный труп Мариетты Ламбер был ранним утром обнаружен на железнодорожной насыпи, прошло почти девять месяцев, и вот, наконец, через несколько часов шестеро мужчин и одна женщина в нелепой черной шляпке, выбранные почти наугад, вынесут решение не только о том, действительно ли Дьедонне Ламбер убил жену, но и было ли это убийство предумышленным; при положительном ответе на второй вопрос подсудимого ждет гильотина.
Судебно-медицинский эксперт не поленился подробно разъяснить присяжным, каковы признаки, позволяющие приблизительно установить время наступления смерти Мариетты Ламбер, и сделал вывод, что она была убита между девятью и одиннадцатью вечера.
Это был один из ключевых вопросов процесса, который позднее вновь подвергли обсуждению оба приглашенных эксперта — профессор Ламуре и доктор Бени. Один, ссылаясь на температуру воздуха в ту ночь, а метеослужба подтвердила, что на почве отмечались даже заморозки, утверждал, что убийство, возможно, было совершено после полуночи, то есть после того, как прошел парижский скорый; если согласиться с таким заключением, некоторые последующие свидетельские показания окажутся весьма сомнительными.
Мариетта Ламбер, как разъяснил доктор Лазар, скончалась не на рельсах. Во всяком случае, смерть наступила не под колесами поезда: когда ей отрезало голову, она уже какое-то время была мертва.
Доктор Лазар был искренен. Надо полагать, остальные свидетели тоже дадут правдивые показания. Нет также сомнения, что семеро присяжных изо всех сил стараются составить себе верное мнение о деле.
Но что им известно о Ламбере, о Мариетте? Что знают они о тысячах людей, живущих, как чета Ламберов, в квартале Буль д’Ор, и обо всех известных и неизвестных мужчинах, с которыми спала Мариетта?
Судья Деланн охарактеризовал Ламбера одним словом:
— Циник!
Прошлой ночью советник Фриссар, не задумываясь, осудил Ломона, с которым был знаком много лет, и осудил лишь потому, что увидел, как тот после полуночи выходит из бара «Армандо».
Сколько людей с горестной миной перешептывается сейчас о чем во Дворце и в городе?..
— Представляете, Ломон запил!
И милейший Ланди туда же! Ведь утром от судьи попахивало спиртным.
Можно выпить аперитив. Разрешается пропустить стаканчик после еды. Но только настоящий пьяница накачивается в девять утра!
«При той жизни, какую он вынужден вести из-за жены…»
Что бы они запели, узнав о случае с лекарством? И что было бы, скажем, скончайся Лоранс сегодня, когда он находится во Дворце?
Разве Шуар не вспомнит, что когда-то Ломон интересовался, не повредит ли жене более сильная доза прописанного лекарства ввиду содержания в нем стрихнина?
Тогда Шуар ответил примерно так:
— Вряд ли ваша жена соблазнится принять более сильную дозу.
Иными словами, доктор был убежден, что Лоранс не из тех женщин, которые кончают с собой.
Что если с целью самоубийства или по неосторожности она все-таки примет более сильную дозу и умрет, а при вскрытии, как доложит доктор Лазар, во внутренностях окажется стрихнин?
Шуар сказал: можно не опасаться, что она отравится. Он тоже был искренен. Доктор — порядочный человек, у него жена, дети, внуки, самый ухоженный дом в городе.
Аптекарь Фонтан не менее честен. Может ли он опустить в своих показаниях тот факт, что Ломон разбудил его ночью и попросил изготовить по рецепту лекарство, которое было отпущено всего два дня назад? Аптекарь изумился и высказал Ломону свое удивление, на что тот ответил:
— Я уронил пузырек, и он разбился.
За пять лет такое не случалось с ним ни разу!
Где находилась Леопольдина, где была Анна, когда он разбил пузырек? Ломон не помнит: он не обратил на них внимания. Не исключено, что, по крайней мере, одна из них слышала их разговор с Лоранс в повышенных тонах. В тот вечер Ломон рассердился, вышел из себя. Служанки смогут засвидетельствовать, что он ссорился с женой.
Утром, почти не притронувшись к еде, он вместо того, чтобы вызвать звонком горничную и попросить рюмку коньяку, сам отправился в буфетную. В половине десятого у себя дома пил в одиночестве спиртное, залпом осушил рюмку, как человек, надеющийся, что это придаст ему мужества.