Свидетели
Шрифт:
— Введите обвиняемого.
У Ламбера, как и у защитника, в лице не было ни кровинки, хотя он пытался удержать на губах какое-то подобие улыбки. Он тоже стоял.
— Ответ суда и присяжных на первый вопрос: «Нет, не виновен».
По залу прошел протяжный вздох, послышались разрозненные аплодисменты. Жув от волнения вцепился в подлокотники кресла.
Ламбер, казалось, ничего не понял и, глядя на председательствующего, силился что-то вымолвить.
— Обвиняемый свободен.
На этот раз сомнений у Ламбера не осталось. Лицо его прояснилось,
Ломон, как зачарованный, не отводил от него глаз: судье почудилось что-то иронически-сочувственное в этой улыбке, непосредственно адресованное ему. Это длилось всего несколько секунд. Уж не поблагодарил ли его Ламбер почти неуловимым и чуть насмешливым кивком?
Теперь, когда публика, двигаясь к выходу, стеснилась в центральном проходе, взгляд Ламбера обратился в зал, и его сразу же перехватила Люсьена Жирар. Она одна, не двигаясь, сидела посреди опустевшего ряда. Встречались ли прежде Люсьена и Ламбер? Вряд ли. Но это не мешало им сейчас, через разделяющее их пространство, обменяться чем-то вроде обещания и назначить друг другу встречу.
Может быть, восприняв слова председательствующего буквально и не зная, что Ламберу предстоят еще кое-какие формальности, Люсьена будет ожидать его у выхода?
Ломон понимал ее и не сердился. Его уязвило другое — то, что он, как ему показалось, прочел в устремленном на него взгляде Дьедонне Ламбера.
На мгновение он предстал в собственных глазах одним из тех простаков, которых Желино подкарауливал по вечерам на улице, чтобы соблазнить якобы краденым фальшивым бриллиантом.
В совещательной комнате Армемье задал Ломону лишь один вопрос:
— Довольны?
— Сам не знаю, — чистосердечно ответил тот.
Прокурор из вежливости поддержал:
— Я тоже.
Ломон зашел к себе в кабинет, где секретарь принял у него все атрибуты судейских полномочий. Ломон снова становился обыкновенным человеком. В тот вечер свет казался ему более тусклым, стены — более голыми, чем обычно.
— Вот теперь вы сможете отдохнуть, господин председатель. Вести такой процесс, когда ты болен, — тяжкое испытание.
Ломон, не задумываясь, согласился и пожал руку милейшему Ланди, который тоже радовался, что все кончено. Проходя по плохо освещенному коридору, Ломон заметил какую-то фигуру и, вглядевшись, узнал Шуара. Врач, похоже, кого-то поджидал. Ломон нахмурился и не стал останавливаться, но доктор заспешил к нему.
— Не знал, что вы бываете во Дворце Правосудия.
Ломону хотелось думать, что встреча их случайна.
Но Шуар промолчал, и теперь Ломон не сомневался: доктор здесь из-за него.
— Что-нибудь случилось? С женой?
Шуар кивнул.
— Приступ?
— Да.
— Серьезнее, чем обычно?
Красноречивое молчание.
— Умерла?
— После полудня. Вероятно, часа в три.
— Почему же мне только сейчас…
Ломону даже не пришло в голову вернуться в кабинет, и они одиноко стояли в полутемном коридоре.
— Кухарка, поднявшись в спальню около половины пятого, нашла ее мертвой на полу возле кровати. Она сразу же позвонила мне, но я мог лишь констатировать смерть.
Ломон не осмеливался спросить, не приняла ли Лоранс слишком сильную дозу лекарства. Эта мысль промелькнула у него не первой. Прежде всего он подумал, что наконец остался один.
— Она в самом деле была больна?
— Она запретила мне кому бы то ни было говорить об этом, вам — особенно.
— Почему?
Ломон не понимал. Поведение Лоранс уязвило его, как недавно уязвил взгляд Ламбера. Он снова чувствовал себя униженным.
— С каких пор?
— Ей было, кажется, тридцать четыре года, когда она впервые обратилась ко мне. Я определил гипертрофию сердца. Оно было у нее как у пятидесятилетней.
— А причина?
— Вероятно, это врожденное. Я сделал все, чтобы помочь ей. Консультировался со специалистом.
— Это вы рекомендовали ей постельный режим?
— Напротив, я уговаривал ее вести нормальную жизнь, только избегать излишеств.
Тронув Ломона за руку, Шуар добавил:
— Моя машина у входа.
По пути, в неосвещенной машине, Ломон спросил:
— Как она очутилась на полу?
— При ее болезни такое бывает часто.
— Агония?
Шуар не ответил.
— Она очень мучилась?
Кто-то ранее задал такой же вопрос по поводу Мариетты Ламбер.
— Думаю, все кончилось довольно быстро.
Шуар не пошел с ним наверх и остался внизу. В коридоре третьего этажа Ломон столкнулся с Леопольдиной, которая спросила:
— Доктора видели?
Она не плакала, но была взволнованна.
— Я-то думала, что болезнь…
Леопольдина замолчала. Ломон понял, что она хотела сказать. Как бы то ни было, тут он тоже ошибся. Недавно, заметив ироническую усмешку на лице Дьедонне Ламбера, он подумал, не ошибся ли в отношении его.
Ломон прикрыл за собой дверь в спальню. Лоранс положили на кровать в привычной для нее позе. Нос у нее заострился, губы поджались, и застывшая на них улыбка казалась более загадочной, чем при жизни.
Он не подошел к постели, не ощутил потребности поцеловать жену в последний раз или просто прикоснуться к ней. Не посмотрел ей в лицо, а лишь украдкой бросил на нее беглый взгляд, словно Лоранс все еще могла осудить его.
Во время их совместной жизни он нередко спрашивал себя, что думает о нем жена. Теперь он этого никогда не узнает.
Заблуждалась она на его счет или представляла себе мужа таким, каков он на самом деле? А разве он сам не видел ее в ложном свете?
Конечно, ему никогда доподлинно не установить, убил свою жену или нет Дьедонне Ламбер. Не освобожден ли им сегодня убийца, которого Люсьена Жирар обещала ждать, хотя и не обменялась с ним ни словом?
Взгляд Ломона упал на серебряный колокольчик, стоящий рядом с почти полным пузырьком лекарства. Значит, его не обвинят в отравлении. Ему не придется оправдываться.