Свингующие пары
Шрифт:
Ну что валет, присоединишься,сказала старшая.
Я оглядел ее придирчиво. Несмотря на возраст, выглядела она еще неплохо. Совсем чуть-чуть живота, который, скорее, списать можно было на несколько родов, чем на лишний вес. Широкие бедра. Талия. Достаточно широкие плечи: видно, и ее не минула нынешняя страсть женщин забираться в спортивные залы с двадцати пяти лет, и проводить там время до пятидесяти, думал с грустью я, забираясь к ним на кровать. Она застыла внизу, глядя на меня, и сжимая в руках свое гигантское вымя. Я поплевал на ладонь, и дал ей полизать пальцы. Она с некоторым недоумением – о, провинция! – подчинилась, а потом вошла в раж. Все это время из-под ее широкой задницы и черного треугольника, – возраст нынче куда легче определить по степени выбритости промежности, ведь лица у них все благодаря
Попридержи коней, сладкая,сказал я.
Вместо ответа она ухватилась за член и нагнула его к себе, как жестокая мать – голову непокорного сына. Облизала его сверху, а потом всосалась внизу. Меня будто током ударило. Да еще и младшая вдруг решила бросить впадины, и присоединиться к выпуклостям. Ну и ну, подумал я.
По очереди,сказал я.
Первой была старшая, которая, – как она сама сказала, – родила каких-то несколько месяцев назад. Все было достаточно узко, достаточно тихо и достаточно странно: как я понял, гораздо больше сейчас ее волновал телесный верх, нежели натерпевшийся в результате двенадцатичасовых родовых потуг низ. Она была достаточно свободной, но трение создавала: словно старая, но притершаяся вещь. Обувь, которая вам уже по ноге, но еще не разносилась. Я хорошенько пробежался в ней по ступеням, прежде чем понял, что мы попросту теряем время. Она остывала. Так что я выскочил снизу, и вернулся наверх. Уселся ей на грудь и вцепился в волосы. Каждый раз, подавая вперед, я старался придавить ей грудь к ребрам посильнее. И уже через пару минут она извивалась, а на седьмой – я поставил таймер на телефон, чем вызвал прилив радости и смеха как у нее, так и у подружки, – кончила.
Покажись теперь ты, сучка,сказал я младшей.
Она оказалась тощей девицей с маленькой грудью, животом, прилипшим к ребрам, зато выпуклой задницей и плотными ляжками. Зал, подтвердила она мой молчаливый обвиняющий взгляд. Делать нечего, я позволил ляжкам, – этим удавам обхватить меня, и, чувствуя себя великаном джунглей, обвитым толстыми лианами– убийцами, принялся трудиться. Все это время старшая стояла на коленях и сцеживала на лицо младшей, отчего лицо той стало совсем белым и выглядело как после ста извержений. Я встревожился было, а потом вспомнил про суккубов и успокоился.
Что у тебя с лицом,сказала она.
Не обращай внимания, продолжай подмахивать,сказал я.
Я этим и занята, не заметил,сказала она.
Давай, давай,сказал я.
Нравится, спросила она.
Мне нравилось. Как и все тощие женщины, она обладала настоящей дырой-клювом. Брала вас в него и несла себе в гнездо. Да-да, вопреки распространённому мнению о том, что чем толще женщина, тем меньше пальчик она себе может туда сунуть… мифу, который я бы отнес лишь на счет не любознательности и ленности обывателя, которому недосуг проверить. Ни разу у меня не было толстой женщины с узкой дырой.
А у меня было много толстых, много узких, и вообще – пизды у меня всегда было навалом.
Иногда мне казалось – по утрам, – что мне преподносят на серебряном блюде, покрытом куполом, как в приличных, знаете, домах, целую гору женской плоти. Ароматной, горячей, дымящейся. Были там лакомые куски с волосами, вовсе не вызывавшими у меня отвращения. Надо лишь научиться готовить. Свиные уши и волосатый лобок. Просто подержите и то и другое на огне, слыша, как трещат горящие волосы и шипит вытопленный жир, попадая на огонь конфорки. Многолетний опыт наблюдателя, – вызывавший неизменное раздражение у самой узкой женщины в моей жизни, Алисы, – говорил мне, что чем тоще будет женщина, тем более узкой она окажется. Все дело в голоде. Если она тощая, то она голодна, и, стало быть, она жаднее до мяса. Она хочет проглотить член, если, конечно, речь идет о настоящем куске мяса, добротном бифштексе – ну, как, например, мой, – и запихать его в себе в устье, запихать его себе в глотку, запихать его себе в матку. Если бы у дыры было горло, та дыра, чья хозяйка охала и ахала подо мной, просто бы задохнулась. Ах ты потаскушка, подумал я.
Ах ты потаскушка,сказал я.
Да-да, она любит так,сказала старшая.
Заткнись, ковырялка несчастная,сказал я.
…,кончила она от этого молча еще раз.
Раз,сказал я, и задвинул, да так, что прошел по ней, как корабли норманнов по Сене, до самого до Парижа.
Ох,сказала она.
Я потянул назад, осторожненько, с хитрецой – как если бы это был не член, а куча бусин на нитке, что утонченные дамы, знакомые с культурой Востока вообще и династии Мин в частности, суют себе по одной штуке в час, а потом постепенно вынимают, млея. Я тянул из нее так, словно это был не надежный кусок мяса и кожи, прошедший со мной больше, чем огонь и воду, прошедший со мной пар отчаяния, словно машинист парохода, получившего пробоину… Я тянул его из нее, словно кусок папирусной бумаги, способный порваться в любой момент.
И оттого тянул его сверх-осторожно.
Два,сказал я, и задвинул вперед, резко и глубоко, прорвав ее оборону в Арденнах, отчего на снег выплеснулся бензин из пробитых баков грузовиков и сотни тысяч ее пленных побрели в мой тыл, высоко подняв свои замерзшие робкие руки. Оглянувшись, я увидел, что мои яйца и одеяло под тем местом, где мы соединялись, все было залито белой субстанцией, белой секрецией, густой белой пеной, которую мы взбивали сейчас, как два сумасшедших повара.
А ну как, попробуй,велел я старшей и она, словно только этого и ждала, полезла за нас, хорошенько вылизывать.
Едва она коснулась меня своим отдельно живущим языком, я кончил. У меня было оправдание: она кончила уже раз пять. Но у меня еще оставались силы вытерпеть пару секунд и спросить ту, что завывала подо мной.
В тебя можно спустить,сказал я.
Вообще-то нет,сказала она.
Но только не останавливайся,сказала она.
Хер с ним, кончай,сказала она.
Я отвел руку назад, прижал лицо старшей покрепче – чувствуя как ее мокрые от молока груди трутся о мои накачанные ляжки спортсмена, – и подтянул его повыше. Она захлебнулась в моей заднице, и завыла торжествующе. Младшую я ухватил за затылок и приподнял, припечатав к своей груди. Она принялась вылизывать мою накачанную грудь. Так, одна – с лицом у меня в заду, другая – с лицом на моей груди… одна – с дырой, подавившейся моим членом, другая – с дырой, растекшейся елеем по моей икре… они и застыли вокруг меня.
Меня, оси мироздания, нарушившей всего его законы и каноны: со стороны мы выглядели как тройка сумасшедших советских акробатов, решивших в нарушение всех законов физики выстроить на постели слово ЕБЛЯ.
И у нас получилось, понял я, глядя на наше отражение в зеркальной стенке шкафа в углу.
После чего младшая прикусила мне грудь, старшая вытащила язык еще сильнее, и я спустил, содрогаясь целую вечность. Я попал в рай, кончая. Это был настоящий оргазм, а не простое семяизвержение. Молочные реки и кисельные берега, страна Нигде и Никак. Если бы в вагине были шлюзы, они бы сломались, унесенные чересчур бурным потоком. Моя сперма кипела, думаю, я выварил ей все внутренние стены, и обжег матку навсегда. Она могла быть спокойна: от семени такой температуры не рождаются дети. Может быть, сверхъестественные существа? Суккубы? Неважно. Это было наслаждение, чистое наслаждение, в животном, беспримесном виде. Наслаждение, которое несколько месяцев гнило на солнце, пузырясь и пуская струйки углекислого газа, а потом профильтрованное через сито, и процеженное через марлю, тщательно смешанное со спиртом и с сахаром, и прошедшее, наконец, все витки змеевика, сооруженного ученым латинским монахом. Спиритус вини чресел. Хорошо, что Алиса меня не видела, подумал я, руководя работами по подтирке своего члена. Она всегда не любила видеть меня в моменты простых, естественных, удовольствий. Я держал обеих за волосы и вытирал их головами себя, отчего у меня снова случилась эрекция. Они довольно заворчали, – две мурены, получившие, наконец, в бассейн несчастного черного раба, не справившегося с массажем римскому господину, – и принялись обживать меня вновь.