Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе
Шрифт:
Еще одну попытку проникнуть в тайну Чарли Паркера предпринял Клинт Иствуд. Его фильм «Птица» (Птица, Bird — прозвище Паркера) был показан на Нью-йоркском кинофестивале.
К сожалению, даже попыткой эту картину назвать нельзя. Иствуд, прославленный вестернами и детективами про «Грязного Гарри», так и остался в шорах черно-белого взгляда на мир, который в этих жанрах, возможно, и уместен, но никак не годится для передачи человеческой судьбы. Особенно если это судьба творца.
Мы все таких фильмов видели десятки — об адмирале Ушакове, например, или об академике Тимирязеве. Иствуд легко и свободно зашагал по проторенной дорожке биографического жанра. В наличии
Поэтика этой невыносимо длинной ленты (два часа сорок минут) проста до слабоумия и больше всего напоминает книги о великих людях для среднего школьного возраста. «Что же, няня, выпить нам, что ли? Смотри, какая буря разыгралась! Где кружка-то?» И в голове завихрились строки: «Вьются тучи… Выпьем с горя, где же кружка?» Такие книги можно писать тоннами, такие фильмы — снимать километрами.
Чего стоит одна только сцена в «Птице», когда джазист, когда-то выгнавший юного Чарли со сцены, приезжает в Нью-Йорк и видит Паркера в зените славы. Он, остолбенев, слушает его игру в клубе, затем выходит к Гудзону и швыряет в воду свой саксофон. Трудно даже представить себе, на какого зрителя рассчитывал режиссер, показывая такое: может быть, в самом деле на слабоумного?
Фильм не спасает даже отличная игра Дайан Веноры, исполняющей роль последней жены Паркера — Чен Ричардсон. Эту картину вообще невозможно исправить, если уж и музыка не улучшает ее. Напротив — тщательно и виртуозно восстановленные записи самого Чарли Паркера звучат в фильме диссонансом визуальному и словесному ряду. В принципе картину Клинта Иствуда можно было бы слушать закрыв глаза — но мешает текст. И вообще, лучше дома поставить пластинку.
Фильм «Птица» предельно упрощает образ выдающегося музыканта, сводя его к комплекту готовых клише. На экране нет человека, который, по словам Кортасара, «перевернул джаз, как рука переворачивает страницу». И это особенно коробит, потому что происходит на фоне потрясающей по сложности, многообразию и глубине музыки. Приближения к разгадке нет. Легенды о Чарли Паркере не вышло — остается легенда о звуке.
Герцог джаза
Исполнилось девяносто лет со дня рождения и двадцать пять лет со дня смерти Дюка Эллингтона.
В юбилейные дни становится особенно заметно, что Эллингтон портит красивую и стройную картину, сложившуюся за десятилетия. Согласно принятой схеме, джазовый талант должен родиться в бедном пригороде Нового Орлеана или Канзас-Сити, пристраститься к наркотикам и алкоголю с четырнадцати лет, вести жизнь бродяги, нетвердо представлять себе собственное семейное положение, нуждаться, а едва разжившись деньгами, немедленно все терять в сомнительных предприятиях, в которые втягивают дружки с уголовным прошлым.
Эта схема, впрочем, вполне годится для героя, собирающегося прославиться в любой иной области, не только в джазе. Но джаз в этом смысле убедительнее: его таланты — негры. И их дорога к славе — и в славе — проходила часто именно так. Но подобно бедным и бесправным неграм ведут себя попавшие в джазовую спираль и богатые белые. Белых музыкантов, вставших в один ряд с чернокожими джазистами, можно сосчитать по пальцам, и первый из них — трубач Бикс Бейдербек, сын промышленника и внук банкира, выходец из аристократической викторианской семьи. Бейдербек спился и
Нынешний юбиляр Дюк Эллингтон принятый канон нарушает. Сын родителей, принадлежащих к крепкому мидлклассу, он и прожил всю свою жизнь как крепкий уже аппер-мидлкласс: долго и благополучно. Эллингтона и звали как-то неподходяще для джазиста: Эдвард Кеннеди, и даже прозвище, ставшее, как это бывает, именем, у него — нетипично. При плебейской тяге джаза к титулам («Король» Оливер, «Граф» Бейси, «Президент» Янг) Эллингтон сделался «Герцогом», «Дюком», задолго до того, как мог получить такое право своими музыкальными достижениями. Он стал Дюком еще в школе, где его так прозвали за франтовство, за то, что он красиво одевался и очень следил за собой. Примечательно, что в титулованные особы Эллингтона вывел не известный всему миру талант, а совсем другой дар: он и в дальнейшем, лет до сорока, выглядел как с рекламы парикмахерской, и только в старости его облик приобрел значительность.
Ровно и последовательно развивалась карьера Эллингтона в музыке. Он все делал правильно и разумно, эксцентрика, к которой так склонны его коллеги, ему была чужда. Честолюбие — это другое дело, без честолюбия быть не может никакого таланта, но только в детстве он мог позволить себе здороваться с домашними: «А вот и я — блистательный великий Дюк Эллингтон». Взрослый Эллингтон если так и считал, то не подавал виду.
Только один раз, пожалуй, он был выбит из колеи и позволил себе увлечься. Когда еще в 30-е годы Эллингтон впервые приехал в Европу, он, взрослый человек и знаменитый музыкант, впервые узнал себе цену. Оказалось, что европейцы, особенно англичане, рассматривают его всерьез, что о нем пишут солидные музыковеды, его ценят симфонические композиторы. Джаз в своих высших проявлениях — одним из которых был, несомненно, Эллингтон — занимал в европейской музыкальной иерархии едва ли не такое же место, какое классическая музыка — в иерархии американской. Лучшие концертные залы Европы предоставлялись музыкантам, которые считали нормой играть в кафе и дансингах Нью-Йорка или Чикаго.
Конечно, нет пророка в своем отечестве. И конечно, джаз — это были негры, что и накладывало на него отпечаток экзотической низкопробности в глазах белой Америки. Но важен и невероятно высокий уровень джаза в Соединенных Штатах. Второстепенный музыкант отправлялся на гастроли и легко становился суперзвездой в Европе. А композитор и музыкант эллингтоновского уровня попадал в самую элиту. Этот перепад смутил Дюка, и он решил, что его призвание — большие формы. Но слава богу, Эллингтон сочинял их параллельно с обычными джазовыми пьесами, и что бы он сам ни думал об этом, крупные вещи представляют сейчас интерес лишь для специалистов. Эллингтон остался в истории благодаря другим заслугам.
Вот тут возникает вопрос, праздный лишь по видимости: благодаря каким заслугам? Дюк Эллингтон — один из тех немногих людей, имена которых первыми приходят на ум, когда речь заходит об американской культуре. Эллингтон репрезентативен. Собственно говоря, он — один из символов Америки. Кто еще? Таких культовых фигур немного — Чарли Чаплин, Хемингуэй, Мерилин Монро…
А в музыке, главном жанре американской музыки — джазе — таких, пожалуй, трое. Чарли Паркер, гений чистой воды, без примесей, со всеми атрибутами классического хрестоматийного гения: беспутной жизнью, невоздержанностью в пороках и дарованиях, безвременной смертью в расцвете сил. Луи Армстронг — огромный талант с привкусом «коммершелс»: широта, открытость, обаяние, улыбка. И Дюк Эллингтон — самый американец в этом самом американском из искусств.