Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе
Шрифт:
Стало быть, власть можно либо ненавидеть, либо презирать. Отсюда всероссийская общественная болезнь — отсутствие идеи служения. Злодей Воронцов послал страдальца Пушкина на саранчу — обследовать гуманитарную катастрофу. Поэт отшутился от человеческой трагедии — не служить же. Потому и теперь законодатель — не слуга народа, хотя им выбран, а наставник и пастырь: так себя ощущает и ведет и он и народ. Тем более — глава государства. Потому журналист — властитель дум, а не работник сферы обслуживания. Хорошо, если это разумный и деликатный Парфенов, который не навязывает, а предлагает. Остается ерунда — научиться видеть и понимать.
Вспомним еще раз о японской школе
Нельзя жить постулатами, рано или поздно любые утверждения потребуют доказательств. «Жить стало лучше, жить стало веселей» — как именно стало? «Хотели как лучше, а вышло как всегда» — как именно хотели? Главное — метод, способ, процесс. (Цель-то — ничто, как выясняется, сколько ни тверди о ней.) Поэтому у Парфенова получается, а у империи — нет.
Мы все — пациенты доктора Живаго
Создатели телесериала «Доктор Живаго» проставили в титрах «по мотивам романа», что никак не спасает и не спасет их от пуристов. Переписать канонический текст прославленной книги — на это нужна недюжинная отвага. Однако риск был оправдан: роман Пастернака в большей степени, чем «Мертвые души» и «Москва — Петушки», заслуживает названия поэмы, и экранизировать его напрямую, пожалуй, безнадежно. Сценарист Юрий Арабов и режиссер Александр Прошкин прояснили и заострили сюжетные ходы, психологические конфликты, общественные концепции романа. В их строгой драматургии, за поворотами которой следить увлекательно, как в крепком детективе, прекрасно сыграли практически все — Олег Янковский (Комаровский), Чулпан Хаматова (Лара), Владимир Ильин (Громеко), Татьяна Андреева (Тоня), все фамилии не поместятся. В хороших руках восстановил пошатнувшееся после «Статского советника» и «Золотого теленка» доверие к себе Олег Меньшиков в заглавной роли.
И главное — классическое произведение подтвердило свою принадлежность к классике, главной характеристикой которой можно считать череду испытаний — прежде всего временем и переносом в иные виды искусства. Мы получили сделанный из книги полувековой давности удивительно современный фильм. Никаких иллюзий в показе тяжелой, вязкой, бесплодной, нескончаемой борьбы всех со всеми. Никаких сомнений в нужности таких грешных праведников, каким был Юрий Живаго, каким — в ретроспективе — стал Борис Пастернак.
Всю жизнь он, подобно своему герою — врачу, поклявшемуся лечить всех без разбора, — пытался быть ни за кого. Пытался прятаться в одиночестве рабочего кабинета или дачного огорода. Отягощенный интеллигентским, во многом надуманным, комплексом вины перед народом, хотел быть признанным всеми — или не замечаемым всеми, — что с точки зрения истинного художника приблизительно одно и то же. Однако над схваткой встать не позволило время, и Пастернак тяжелейшим образом переживал самоубийство Маяковского, гибель Мандельштама, страшную кончину Цветаевой. За судьбу Цветаевой, с которой у него был эпистолярный, платонический, но настоящий любовный роман, чувствовал прямую вину. Виной ощущал само свое существование — жив, на свободе, относительно благополучен.
«Доктор Живаго» — его литературная, вернее сказать, общественно-политическая судьба —
В книге «Стихи Юрия Живаго» даны отдельным приложением в конце романа. В фильме Арабов и Прошкин разбросали стихотворные строчки по сюжету — и тождественность Пастернака и Живаго предстает со всей откровенностью. И это подчеркивание кажется правильным и естественным для всех участников российской истории ХХ века — читателей Бориса Пастернака и пациентов Юрия Живаго.
Тарас Бульба в XXI веке
Владимир Бортко приступил к съемкам телесериала по гоголевской повести «Тарас Бульба». Задача исключительной сложности. Бортко знает, как обходиться с русской классикой, доказав это блестяще в «Собачьем сердце», подтвердив в добротном «Идиоте», несколько, правда, пошатнув свою репутацию в «Мастере и Маргарите». В последнем случае дело, не исключено, в принципиальной непереводимости в картинку «серьезной» фантастики. Одно дело — описать летящую на помеле Маргариту словами, другое — показать: неизбежно получится гибрид «Ночного дозора» с мультфильмом. Условно «реалистические» сцены в бортковском «Мастере» — куда лучше.
Но «Тарас Бульба» — книга особая. Это, пожалуй, единственный в русской словесности образец высококлассного изображения положительного героя. Не отвлеченного и до смешного недостижимого, как тот же князь Мышкин, а живого примера для подражания.
Таким его писал Гоголь. В продолжении «Мертвых душ» он собирался изобразить идеального «русского богатыря» и даже дал такое обещание в первом томе. Но не получилось. Тарас стал некоей репетицией, предтечей этого несостоявшегося героя.
«Тарас Бульба» — эпос, и герои его наделены качествами эпических персонажей. То есть к ним неприменимы мерки ни художественного реализма, ни обыденной жизни. Если они творят зверства, то, во-первых, потому, что былинные богатыри всегда расчищают путь добру и справедливости, не очень-то оглядываясь на препятствия, а просто сметая их. А во-вторых, они к тому же — и тут Гоголь от эпического жанра отступил — вооружены передовой идеологией. А именно: русской верой.
У Гоголя сам Иисус Христос сажает рядом с собой погибшего в бою Кукубенко — того самого, который только что «иссек в капусту» другого христианина, правда католика. В рай попадают и бандит Балабан, и вор Мосий Шило. Все они искупили свои прегрешения борьбой за правое дело, которое называется не христианство, не православие даже, а патриотизм.
«Нет, братцы, так любить, как русская душа… Нет, так любить никто не может!» Это предвидение, почти слово в слово, блоковских «Скифов»: «Да, так любить, как любит наша кровь, никто из вас давно не любит!»
Куда уж такой социальный заказ поставить поляку Ежи Гофману, а такого Тараса сыграть французу Жерару Депардье. Они вроде собирались, и, может, даже смогли бы один поставить, другой сыграть, но — кино, а не социальный заказ. А только такое может прозвучать громко в нынешней России, ищущей национальную идею — и по приказу сверху, и по велению души снизу. Это очень убедительно показал «Остров», ответивший на оба таких призыва. И трудно найти более подходящий материал для освежения темы патриотизма, чем гоголевская повесть.