Свободная любовь. Очарование греха

Вассерман Якоб

Тот же месяц

Случился довольно неприятный эпизод на званом вечере у Р. Ф. Мой издатель, бывший в числе гостей, затеял попойку, окончившуюся печально. Собственно говоря, с моей стороны было свинством допустить это. С тех пор в Р. Ф. произошла резкая перемена. В тот же вечер она мрачным тоном сказала мне, что в ее жизни вскоре наступит поворот, и намекнула на какое-то письмо. Потом я узнал от Ирены, что Р. Ф. в ту же ночь написала полное отчаяния письмо к одному старинному другу ее семьи с просьбой помочь найти ей какое-нибудь место. Она готова взяться за самую грубую работу. Я имел с ней по этому поводу долгий разговор, который не привел ни к каким результатам. Вечером мы отправились в кафе, где за ней сильно ухаживал один художник. Когда он предложил написать ее портрет, Р. Ф. рассмеялась ему в глаза. Затем произошла сцена,

которой я никогда не забуду. Еще после обеда она говорила мне, что видела во сне родительский дом. На улице она рассказывала о своем отце, описывала его характер. Она обладает даром несколькими словами нарисовать вполне рельефный образ. Когда мы сидели в кафе, Р. Ф. вдруг вскочила, протянув руки вперед; лицо ее стало совершенно серым. Кружок беседовавших вокруг стола людей замолк. В кафе входили какие-то посетители. Одним из них был фабрикант Фукс, которого я знаю в лицо. Две молодые дамы с ним — вероятно, сестры Р. Ф. Старшая, более красивая, шла под руку со стройным молодым человеком, вероятно, своим женихом. Это бледная копия Р. Ф. Увидев поднявшуюся Р. Ф., фабрикант сильно побледнел, голубые глаза его потемнели, он дважды плюнул на пол и, сделав жест отвращения, быстро вышел из кафе. Младшая дочь побежала за ним, как испуганная курочка; старшая нерешительно оглянулась на Р. Ф., покраснела, заметив, что на нее обращено внимание, и удалилась под руку с молодым человеком. Р. Ф. медленно опустилась на стул, провела рукой по волосам, выпила один за другим три стакана вина и развеселилась. Я испугался и попробовал завести с ней серьезный разговор, но напрасно. Теперь она сама предложила художнику позировать для его картины. Художник был наверху блаженства. «Если хотите, я буду позировать даже полуобнаженная», — прибавила Р. Ф. Я встал и начал надевать пальто. Она взглянула на меня так, как будто старалась припомнить, кто я такой. Глаза ее были влажными. Она позволила мне надеть на нее накидку и поспешно ушла, пока я расплачивался с кельнером. Когда я вышел на улицу, она исчезла, и я не смог догнать ее.

Тот же месяц

Была лунная ночь. Мы гуляли с Р. Ф. по берегу реки. Я спросил, что она намерена предпринять, почему отослала назад платье, которое я ей купил, и почему не хочет, чтобы я за что-нибудь платил. Она ничего не ответила и чертила что-то зонтиком на песке. Я не обратил на это внимания. Потом мы пошли дальше, и она спросила меня, верю ли я в вечную жизнь. Это было так трогательно и беспомощно, что я обнял ее, прижал к груди и поцеловал. Она не противилась, но, к своему удивлению, я заметил на лице ее улыбку. «Ты, кажется, смеешься надо мной!» — сказал я. Она действительно рассмеялась странным, прерывистым, похожим на рыдание смехом. На следующее утро я пошел опять на тот же уединенный берег, к той скамейке, где мы сидели. На песке было написано: «Я разглядела тебя насквозь». Ну, что же тут удивительного, я вовсе не такая сложная натура. Еще моя мать говорила мне: «Будь как стекло, но не разбивайся».

Июнь

Р. Ф. уехала. Она получила место компаньонки в семействе неких Замасса в Бруке. Это типы со страниц журнала для домохозяек. Но с чем остался я? Быть может, в моей жизни это последний подобного рода эпизод. Любил ли я Р. Ф.? Я любил ее мягкую походку, ее молчание, ее улыбку, ее полный ожидания взгляд и больше всего ее судьбу. Меня глубоко волнует вопрос: куда ведет ее путь? Однако с тех пор, как я расстался с ней, я снова начал уважать себя. Она умаляла меня в моих собственных глазах.

5

Господин и госпожа Замасса находили много недостатков в новой компаньонке.

— Я считаю, что она слишком горда, милый Гре-гор, — сказала госпожа Замасса, чистя ногти.

— Да, и слишком худа, — ответил ее супруг, также чистивший ногти.

— Что ты говоришь, мой милый!

— Но таково мое мнение.

— А я нахожу ее не только гордой, но и унылой.

— В особенности для особы, приглашенной, чтобы развлекать нас.

— Посмотри, Грегор, как чудесно восходит сегодня солнце.

— Это меня нисколько не касается.

— В тебе нет ни искры поэзии, Грегор! Мне интересно, явится ли сегодня фрейлейн Фукс аккуратно к завтраку. Я сказала ей: каждое утро мы завтракаем ровно в шесть часов и просим вас не опаздывать. Еще я сказала ей, что утром и вечером у нас говорят за столом по-английски, а за обедом по-французски, если, конечно, нет гостей.

— Очень хорошо. Ты хотела рассказать еще что-то про нее.

— Да, представь себе: она гуляет по ночам в саду. Мне рассказала об этом Фанни-Элиза. Фрейлейн Фукс с ее прошлым большая

реклама для нас. То, что рассказывал о ней майор, очень пикантно, хотя, может быть, и не все правда. Посмотри-ка, со станции идет уже Горовиц. Раненько!

— Да ведь этот старый ловелас влюблен.

— На чем вы с ним вчера остановились?

— Он хочет полтораста тысяч, иначе не согласен жениться.

— Полтораста — это много. Фанни-Элиза еще найдет себе мужа. Она хорошенькая.

— Мы должны быть довольны, что нашелся хоть такой. Он, по крайней мере, не спрашивает о прошлом девушки.

— Не говори так, Грегор. Ты терзаешь сердце матери.

Рената пришла в назначенный час к завтраку, но глаза ее смотрели устало. Справа и слева от нее сидели девицы Замасса — Фанни-Элиза, бледная, с темными кругами около глаз, южного типа, с беспокойным выражением лица, и Гретхен — чересчур розовая, вертлявая, необыкновенно любопытная девушка, с чувственным ртом и жеманными манерами. Фанни-Элиза была лживым созданием; она оживлялась только тогда, когда могла кого-нибудь оклеветать. Она часто рассказывала мрачные сны, которых никогда не видела, толковала о книгах, известных ей только по названию, и высокопарными фразами говорила о своей тоске по «великой любви», хотя в настоящее время она ничего больше не хотела, как только выйти замуж за почти глухого Горовица. Она обращалась с Ренатой надменно и иронически, а Гретхен все приставала к новой компаньонке с расспросами о том, как родятся дети, и мучила этим Ренату целыми часами. По вечерам Гретхен читала дешевые книжки, отнимавшие у нее сон; а встречаясь на улице с молодыми людьми, краснела и опускала глаза. У Ренаты была среди прочих вещей превосходная гравюра, изображавшая Адама и Еву, снимок одной картины итальянской школы. Гретхен случайно нашла ее и до тех пор приставала к Ренате, пока та не подарила ей гравюру. После завтрака Гретхен вдруг куда-то исчезла. Госпожа Замасса собралась на прогулку и стала искать дочь. Ее звали в саду, искали в доме и нигде не находили. Проходя мимо беседки, госпожа Замасса увидела, что там что-то белеет, и, подкравшись, увидела Гретхен, которая лежала на земле, опершись локтями, и жадно рассматривала картинку. Фрау Замасса с криком ужаса вырвала у нее гравюру, вернулась в столовую и начала допрос.

— Откуда у тебя эта неприличная картинка, Маргарита? — спросила фрау Замасса, бледная от гнева. Когда она сердилась, то называла Гретхен Маргаритою.

— Мне дала ее фрейлейн Фукс.

— Что ты скажешь на это, Грегор?

Господин Замасса удрученно покачал головой, но глаза его были с нежностью устремлены на пышное тело Евы.

— Это неприличная картинка, фрейлейн Фукс, — сказала фрау Замасса, — это безнравственная картинка!

Глаза всего семейства устремились на Ренату; Фанни-Элиза смотрела на нее со злорадством.

— Извините, это произведение искусства, — вполголоса сказала Рената и замолкла под строгими взорами присутствующих. Гретхен начала всхлипывать, мать успокаивающе погладила ее по щекам; Фанни-Элиза разорвала гравюру со словами:

— Произведение искусства или нет, но все то, что голо, — непристойно.

— Пожалуйста, Фанни-Элиза, не произноси этого неприличного слова, — заметила мать, — нельзя говорить «голый», а надо сказать «неодетый». И если искусство допускает что-либо подобное, то, значит, и самое искусство безнравственно и пагубно для образованного человека.

Несколько часов спустя Фанни-Элиза сидела с Ренатой на скамейке в саду. Рената читала ей вслух плохой французский роман. Вдруг Фанни-Элиза прервала чтение и, откинув назад голову, меланхолически произнесла:

— И в такой жалкой среде я вынуждена существовать! Фрейлейн Рената, я знаю, что вы мне сочувствуете, будем друзьями! Я буду вас защищать.

Она схватила руку Ренаты и элегическим тоном начала пространно описывать ей, каков должен быть человек, с которым она соединит свою жизнь.

Вечером состоялась помолвка Фанни-Элизы с Го-ровицем. Ренате прислали ужин в ее комнату. В половине десятого все уже разошлись спать. Когда Рената хотела зажечь газ, то заметила, что предусмотрительная хозяйка отвинтила рожок. Ни лампы, ни свечи у нее не было, и она должна была сидеть в потемках. Она открыла окно и вдыхала теплый летний воздух. Кричали кузнечики, квакали лягушки; черная линия невысоких гор мягко вырисовывалась на слабо освещенном небе.

Кто-то близко подошел к ее коленям, так что платье зашуршало. Это был верный Ангелус. Из-за него Ренате пришлось выдержать в первое время немалую борьбу, так как, по мнению госпожи Замасса, компаньонке вовсе не подобало иметь собаку. И теперь Ангелуса притесняли, и он должен был большую часть дня сидеть в комнате. Но он принимал свою участь спокойно и с достоинством. Пес подошел к своей госпоже, будто прося ее, наконец лечь спать. Рената взяла его обеими руками за голову и прошептала: «Славный мой пес, что-то будет дальше с нами обоими!»