Свободная любовь. Очарование греха
Шрифт:
— О, если бы это мраморное тело растаяло для тебя, мой презирающий зависть друг! Мужайся, Горацио, мужайся!
Коллега в недоумении хлопал глазами.
Анна и Рената вошли незаметно. Ренате показалось, что она попала в зверинец. Посредине комнаты она увидела Гизу, которая казалась выше ростом, чем обычно. Перед ней стоял литератор Герц и что-то нашептывал; при каждом движении полы его фрака раскачивались то вправо, то влево. Гиза стояла, как олицетворение невинности, и время от времени смотрела на свои руки, как будто на них было что-то написано. Катарина Герц громко говорила одной из актрис о терниях брака, а безбородый юноша, издали смахивающий на поросенка, кричал: «Да здравствуют женщины!» Стиве стоял рядом с Анной и грациозным жестом поправлял свои жидкие волосы. Мартин Ксиландер от восторга готов был обнимать самого себя, потому что сегодня он находил восхитительным быть Мартином Ксиландером. Рената стала поправлять перед зеркалом волосы и вдруг заметила дыру на рукаве платья. Она испугалась. «Куда ведешь ты меня, судьба?» — прошептал в ней какой-то голос. Кто-то поклонился ей через головы гостей. Ей вспомнился Вандерер; с такою же важностью кланялся и он. «О, как давно это было!» — подумала Рената.
Вдруг перед нею очутилась Гиза. Ее лицо было перекошено, глаза закатились, так что совсем не было видно зрачков, а одни белки.
— Вы не смеете презирать меня! — пронзительно взвизгнула она и дважды повторила эту фразу тем же пронзительным тоном.
В мастерской воцарилась тишина, и даже шум дождя по крыше казался грохотом сыплющихся камней. И среди этой тишины Гиза грохнулась на пол в страшных конвульсиях и стала колотить руками по полу, разбила пальцы до крови и испачкала кровью свое белое платье; она стонала так, точно умирает, и тело ее извивалось, как будто было без костей.
— Унесите ее отсюда! — закричал только что пришедший Рихард Уибелейзен. — Отнесите ее в мою квартиру, там ей будет спокойно, я сбегаю за доктором.
Несколько мужчин подняли Гизу, она больше не сопротивлялась. Гости столпились у двери. Ксиландер бро-сился всех расталкивать, как бешеный отшвырнул столик, где стояла Венера; статуэтка упала и разбилась. Анна бессильно опустилась на стул; актрисы, побледневшие под румянами, разыскивали свои шляпки. Катарина Герц стояла посреди мастерской и тупо смотрела на пол, испачканный пролитым вином и уличною грязью.
В голове Ренаты все спуталось; она хотела что-то обдумать, но мысли разбегались в разные стороны. Она вышла в соседнюю комнату, где стоял разоренный буфет, и подошла к двери маленькой спальни.
Здесь в старом кресле спала Габриэль, маленькая дочь фрау Зёдерборг. С влажными глазами смотрела Рената на прелестное личико ребенка, спавшего крепким, безмятежным сном детства.
3
Побуждаемая непреодолимой потребностью быть одной, Рената вошла в спальню. Перед нею лежал этот ребенок, как олицетворение полной заброшенности. «Все же она не так одинока, как я», — подумала Рената. Ее охватила глубокая жалось к самой себе. Неужели лучшая часть жизненного пути уж пройдена и впереди лишь голая пустыня?.. И никогда, никогда не затрепещет полнотой жизни бедное сердце, до краев полное неистраченной любви…
Сзади раздались шаги. Она вздрогнула и обернулась. Рядом стоял Гудштикер. Он дружески кивнул ей.
— Если я вам в тягость, скажите откровенно, — сказал он своим отеческим тоном и положил свою руку на руку девушки.
— О нет! — горячо ответила Рената.
— Я видел, как вы вошли сюда, и что-то заставило меня последовать за вами, — объяснил Гудштикер, и складка между его бровями стала глубже.
— Я вас не видела в мастерской, — робко заметила Рената.
— Ну, знаете ли, это какой-то шабаш ведьм.
— Да, и мне кажется, что я вижу все это во сне. Но боюсь, что пробуждение будет хуже самого сна. Вы знаете, что я отказалась спать на одной кровати с Ги-зой, когда она пришла к Анне Ксиландер. Из-за этого все и вышло.
— Там тоже говорят об этом. Рената удивилась.
— Как? Разве об этом говорят? Кто же?
— Анна Ксиландер. Эта женщина ненавидит вас.
— Она ненавидит меня? — с болью и отчаянием переспросила Рената. — Я этого не знала.
— Почему вы больше не писали мне писем? Я думаю, что мог бы оказать вам дружескую услугу. Вы наивная душа. Вы не понимаете, что ваши чистота и искренность служат как бы зеркалом для всех них.
Зеркало неприятно для горбатого, который старается казаться прямым. Вы ходите среди трупов, Рената, и меня очень удивило бы, если бы к вашей душе не пристали частицы праха этих мертвецов.
Рената лишь смутно понимала слова Гудштикера.
— Вы думаете, что я действительно в чем-нибудь виновата? — спросила она.
— «Виновата» — это слово, которого нет в моем словаре, так же как и слова «добродетель». Если бы две-три клетки в вашем мозгу были расположены иначе, вы были бы, вероятно, не здесь, а в герцогском дворце. Поймите меня хорошенько. Выводы, которые мы делаем для себя о происходящем вокруг нас, не что иное, как толкование сновидений, о которых мы ничего не знаем.
Молча, боязливо и доверчиво слушала его Рената и как будто чувствовала себя легче. В эту минуту проснулась Габриэль, сонными глазами оглянулась вокруг, и выражение недоумения и страха появилось на ее милом личике. Рената стала на колени и, охваченная материнскими чувствами, прижала к груди ребенка, который не сопротивлялся ее ласкам.
— Что будет теперь с этим прелестным созданием? — прошептала Рената, взглянув на Гудштикера. — Не ужасно ли, что чья-нибудь рука может направить его ко всякому злу? Может быть, я могла бы этому помешать, если бы взяла ребенка к себе?
— Может быть, да, может быть, нет. Но то, что, сделав подобное, ограбите саму себя, так это несомненно. Ребенок всегда грабитель и тиран. Вы хотите принести в дар свою молодость, не имея ни малейшей уверенности в том, что ваша жертва будет плодотворна.
Речь Гудштикера лилась без всякого труда. Он говорил красиво и остроумно; но некоторая усталость в его голосе придавала всему, что он говорил, вид незначительности.
— Нам следует присоединиться ко всем, иначе это бросится в глаза, — сказала Рената, и в тоне ее было слышно, что она боится туда идти. Она все еще стояла на коленях перед Габриэлью, держа ее руки в своих.
— Гиза! Гиза! — закричала неожиданно девочка. Дверь внезапно распахнулась. В комнату, шатаясь, как пьяный, ввалился Мартин Ксиландер и начал выть, как воют в деревне собаки в темные осенние ночи. Рената вышла из спальни, Гудштикер последовал за нею, а за ними — дрожащая Габриэль.
В мастерской Рената увидела Стиве, Анну Ксиландер, супругов Герц и супругов Уибелейзен, стоявших толпою и оживленно разговаривавших. Все остальные гости уже покинули комнату. Увидев Ренату, эти шестеро людей вдруг замолчали и разошлись, сохраняя торжественное выражение на лицах, исключая Стиве, с неудовольствием пожимавшего плечами. Рената остановилась среди комнаты, сконфуженно улыбаясь, в то время как сердце судорожно сжималось от тоски, и вдруг почему-то вспомнила об Ангелусе, как о своем единственном защитнике.