Свободная любовь. Очарование греха
Шрифт:
— У тебя немножко холодно, — заметил Стиве, жуя ветчину.
— Холодно? Ну, знаешь ли, в это время даже миллионеры перестают топить.
— У тебя есть деньги, Анна? Мне нужно сегодня купить бумаги.
— У меня есть шестьдесят пфеннигов. Золотой нельзя менять раньше воскресенья.
— Ты ужасно пунктуальна.
— Может быть.
— Сколько раз я уже тебе говорил.
— Да, ты много раз мне говорил. Но проповеди ни к чему не ведут, мой милый. Если вас, мужчин, не держать в ежовых рукавицах, то не сведешь и концы с концами. Если бы ты только захотел начать другую жизнь!
— Другую жизнь? Не знаю, что ты хочешь этим сказать. Не могу же я стать государственным канцлером.
Стиве сердито крутил усы.
— Не волнуйся, Стиве. Оставь свои усы в покое. — Анна Ксиландер добродушно засмеялась.
— Вы, женщины, все похожи одна на другую. — Стиве выпил свою рюмку и положил на тарелку кусок селедки. — Хорошая вещь — селедка. Пока на ужин есть селедка, можно еще говорить об идеализме. Твой брат Мартин только ею и питается.
— Неужели этот осел действительно хочет жениться? — с негодованием спросила Анна, делая жест отвращения.
— Да, это уже решено. Он так влюблен в Гизу Шуман, что каждую ночь напивается и, возвращаясь домой, рычит свадебный марш.
— Но ради бога, Стиве, скажи, откуда у него средства для женитьбы?
— Откуда? Да ниоткуда. Он нашел какого-то идиота графа, которому предсказывает артистическую карьеру, и питается им в данную минуту.
— Этот человек погибнет.
— Многие должны гибнуть. Иначе другим не удавалось бы вылезать наверх.
— И Гиза согласна?
— По-видимому. Впрочем, мне кажется, с ее стороны это шаг отчаяния.
— Бедная девушка с каждым днем падает все ниже и ниже.
— Да. Такова жизнь.
— Это смешно, Стиве. Жизнь вовсе не такова. Что это вообще за глупость: «такова жизнь»?
— Кстати, Анна, я забыл рассказать тебе самую важную новость. Рената Фукс исчезла вчера вечером.
— Исчезла?!..
— Да, представь себе. Сегодня рано утром Вандерер явился ко мне в полном смятении. Она ушла вчера вечером и больше не возвращалась. После обеда я нашел его в кафе в еще большем отчаянии. Он хотел обратиться к полиции, но мы убедили Анзельма, что это не имеет смысла и только вызовет скандал. Он полагает, что Рената у какой-нибудь подруги. Но с ним что-то неладно. Он точно сумасшедший.
— Мне жаль его и ее тоже. Красивая девушка. Недавно я встретилась с нею в дворцовом парке, и мы долго разговаривали. Она собиралась как-нибудь зайти ко мне.
— Но вот что удивительнее всего. В пять часов я проводил Вандерера домой. Вдруг около Ветеринарной школы к нам с визгом подбежала собака, которую Рената взяла с собой. Это совсем загадочно. Вандерер чуть не лишился сознания. Я предложил ему идти вместе со мной к тебе, чтобы не оставаться одному. Но он не послушался меня и побежал домой.
— Наверное, с ней что-то случилось, Стиве. Не понимаю, как можешь ты быть так спокоен. Тут произошло что-нибудь страшное.
— Брось, ничего страшного с ней не случилось. Ведь мы живем в культурном государстве.
— Все вы, мужчины, какие-то лягушки. Потому я вас так и презираю. А что говорят другие?
— Ты ведь знаешь их. В кафе был еще Гудштикер. Он тоже первым делом хотел идти в полицию.
— Гудштикер! Эта отвратительная чернильная душа!
— Перестань, пожалуйста. Твой злой язык действует мне на нервы.
— Вот увидишь. Мое чувство не обманывает, меня. Они поболтали еще с четверть часа, затем Стиве ушел, напутствуемый наставлениями возвратиться пораньше.
2
Анна Ксиландер надела туфли, села в уголок дивана и взяла газету, где была помещена критическая статья Стиве о последней книге Гудштикера. Стиве писал в своей обычной манере, стараясь никого не обидеть; но его пространные размышления все же были проникнуты затаенной горечью. В заключение он говорил: «Да, нет сомнения, писатель пишет „красиво“; но в последнее время он стал сладким и мягким, как печеное яблоко, вполне пригодное для желудка буржуа».
Анна улыбнулась такому сравнению. До чего храбр этот человек, когда у него в руке перо! Он топит в чернилах королей.
Вдруг раздался звонок. Анна испугалась. Кто мог прийти в этот час? Стиве? Это было бы странно, да и звонок не его. Анна зажгла свечу, вышла в коридор, открыла дверь и чуть не выронила из рук подсвечник: перед ней стояла Рената.
Анна Ксиландер открыла рот для приветствия, но в ее голове в одну минуту пронеслись мысли о Вандере-ре, о Стиве, о романтическом приключении, и она вместо приветствия спросила, кто открыл Ренате ворота, как будто это было для нее самое важное. Рената ответила, что ворота открыл какой-то господин, живущий по соседству и вместе с ней подошедший к дому.
— Вы хотите, чтобы я опять ушла? — беззвучно прибавила она.
Но Анна была далека от этой мысли. Она радушно пригласила Ренату раздеться.
— Боже мой, как вы выглядите, фрейлейн! Хотите чашку кофе или стакан вина? Какие у вас ледяные щеки и холодные руки! Конечно, вы останетесь у меня ночевать, это само собой разумеется. Сейчас мы снимем башмаки и наденем вот эти теплые туфли.
Анна опустилась на колени перед Ренатой и стала расшнуровывать ее ботинки. Рената наклонилась, положила руки на плечи Анны и прижалась губами к ее волосам. Анна Ксиландер замерла на мгновение, чувствуя, как слезы Ренаты падают на ее волосы. Потом она поднялась и постаралась успокоить девушку. Когда Рената перестала плакать, Анна с участием спросила:
— Вы разве больше не возвратитесь к Вандереру? Рената отрицательно покачала головой.
— Я позже расскажу… — прошептала она.
Но так как Анна все озабоченнее смотрела на нее, то Рената, не откладывая, поведала обо всем: как она последовала за Анзельмом без всяких колебаний, гордая сознанием свободного выбора; как она вскоре заметила, что Вандерер не таков, каким она его считала; как он лишился состояния и тогда предстал в своем истинном виде. С каждым днем они становились все более и более чужими друг другу, так как он не выполнил ничего из того, чего Рената ожидала от человека, которому беззаветно отдалась. И в заключение, когда она отказалась принадлежать ему, он обнаружил самые отвратительные животные стороны своей натуры.