Свободная любовь. Очарование греха
Шрифт:
— Встань, — мягко сказала Рената.
Анзельм встал с видом, который говорил, что он ничего другого не желает, как только повиноваться ей.
— Я все это время не спал, не ел, не жил, — глухо сказал он.
Рената глубоко вздохнула.
— Назад я не могу вернуться, — сказала она с неподвижным взором и еще раз повторила: — Не могу.
Он опять упал перед любимой на колени, целовал ее башмаки, умоляя сжалиться над ним и не толкать его в могилу, так как без нее он жить не может.
Бледная, но непреклонная Рената поднялась и сказала:
— Ты сделал все для того, чтобы люди стали тебя презирать.
Анзельм не нашел слов, чтобы ответить. Он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Но, как ни странно, Вандерер ощутил некоторое облегчение, когда понял, что Ренате все известно. Ему больше не надо было притворяться, будто он уважает себя, тогда как самоуважение давно исчезло из его души; карты были открыты, и он почувствовал под ногами более твердую почву, чем раньше. Он не смог бы признаться ей в том, что делал и на что надеялся, но желание, чтобы Рената сама узнала все, часто охватывало его с лихорадочной силой. Быть может, он думал, что чувство справедливости заставит ее принять часть вины на себя и построит новый мост над пропастью, которая разверзлась между ними.
Из чувства сострадания, чтобы дать Вандереру время оправиться, Рената заговорила о безразличных вещах, попросила, чтобы он прислал сюда ее вещи, шутливо осведомилась о здоровье четы Корвинус.
— Рената, — сказал Анзельм, — оставь у себя собаку. Она так к тебе привязана; к тому же это дает мне иллюзию, что у тебя осталась частица меня.
— Да это и на самом деле будет так, — ответила Рената, тронутая его словами. — А теперь вот что я тебе скажу, Анзельм. Живи пока один. И когда ты своими собственными силами добьешься того, чего хочешь, ты сможешь снова найти меня. Но некоторое время нам необходимо пожить врозь.
Говоря это, Рената чувствовала, что слова ее неискренни, что она никогда больше не захочет вернуться к Вандереру, что в последний раз она говорит ему интимное «ты». Анзельм кивнул, безмолвно выражая свое согласие. Он вдруг стал спокойнее и тверже; в нем проснулась надежда. Такова сила слов.
Прежде чем уйти, он подошел к Ренате и с мольбой посмотрел на нее. Она взяла руками его голову и быстро поцеловала в губы. Последний взгляд — и он оставил комнату. Рената долго еще смотрела на затворившуюся за ним дверь, и ей казалось, что завеса опустилась над половиной жизни; первая любовь со всей ее поэзией и разочарованиями безвозвратно канула в вечность…
Ангелус смирно лежал рядом, устремив на ее лицо внимательный, почти человеческий взгляд. На улице ярко светило весеннее солнце. Рената взяла вышиванье, решившись немедленно начать «трудовую жизнь», о которой она мечтала. Но работа доставила ей мало удовольствия. Было неприятно оттого, что шерсть окрашивала руки, а надпись: «Хорошего аппетита, сударь», которую требовалось вышить на материи, была уж слишком банальна. Поэтому она оставила работу и стала смотреть на проходивших мимо людей. Потом играла на рояле, в ожидании прихода Анны. Но ей было грустно сидеть одной в этой убогой мещанской комнатке.
4
Скудная жизнь, которую вела Анна Ксиландер, не пугала Ренату, потому что ей были чужды суетные желания. Но ее пугала странная нежность, которую питала к ней Анна, и удручали странные, надорванные отношения Анны и Стиве. Обычно Анна возвращалась от Стиве в самом мрачном настроении, и тогда Рената должна была развлекать ее рассказами о жизни там, наверху, в тех сферах, где слышен мелодичный шелест шелка и звон золота. Характеру Анны были свойственны необычайно быстрые смены настроения; так, погруженная в глубочайшую меланхолию, она вдруг разражалась громким смехом и через минуту начинала шутить. Стиве приходил редко. Его смущало присутствие Ренаты.
Заметив это, Рената спросила, не следует ли ей снять себе отдельную комнату, чтобы не стеснять их. Но Анна, чувствовавшая к красивой молодой девушке непонятное для нее самой влечение, горячо против этого протестовала. Ночные объятия и поцелуи, которые Рената переносила так же безропотно, как в свое время и ласки Анзельма, стали для Анны самыми приятными и долгожданными минутами в ее монотонной жизни. Холодность Ренаты она объясняла недавним разрывом с Вандерером и надеялась, что скоро девушка ответит ей страстью.
Ренату мучило желание работать. Лихорадочная суета города расстраивала ее; во всех углах его лился пот тружеников, надрывались бесчисленные истощенные груди, с единственной целью заработать себе на хлеб. Только она одна оставалась праздной. Но что она могла, что умела? У нее не было ни диплома, ни привычки к усидчивому, систематическому труду. Что же делать? Неужели женщина вынуждена продавать себя для того, чтобы не погибнуть в борьбе? Неужели она непременно должна протянуть усталую руку какому-нибудь бородатому дураку только потому, что он мужчина, чтобы найти спасение в какой-нибудь более или менее утлой ладье?
Единственное, чему Рената довольно серьезно училась, — это живопись, и она поместила в газетах соответствующее объявление. Вскоре она получила письмо от одной известной фабрики вееров, где требовалась рисовальщица орнаментов в декадентском стиле. Условия оказались подходящими, и Рената весело принялась за дело, к большому удивлению Стиве и Анны. У нее была фантазия, и эта тихая, поэтическая работа доставляла ей удовольствие. Теперь она тоже принадлежала к миру трудящихся. Но сердце ее было пусто, и с каждым днем она ощущала это. Фабрика платила плохо, но Рената считала, что ей платят по-царски.
— Выглядит, по-моему, довольно-таки нелепо, — сказала в один пасмурный день Анна Ренате, которая рисовала орнаменты из лилий на черном крепдешине. Цветы были похожи на длинные, извивающиеся тела.
— Ах, теперь люди бредят всем нелепым и странным, — покорно ответила Рената. — Они находят это прекрасным. Впрочем, и я тоже нахожу. Смотрите, Анна, эти лилии — точно женщины, а черный фон — это жизнь. Сверху я нарисую еще что-нибудь золотое, может быть полумесяц. И лилии никогда не смогут достигнуть его, потому что я этого не хочу, я — бог этих лилий! — Рената улыбнулась.