Свободная любовь. Очарование греха
Шрифт:
Рената Фукс».
«Многоуважаемая и дорогая фрейлейн! Обычно я избегаю переписки, но вы заставили меня изменить своей привычке. Ваши письма я могу перечитывать по нескольку раз, потому что они овеяны ароматом свежести и простоты. Не думайте, что это лесть; в этом отношении с вами надо быть крайне осторожным, потому что вы очень чутки. Когда я о вас думаю — а это бывает часто, — внутренний голос говорит мне: ты прошел мимо. Да, я, как глупец, прошел мимо сокровища. С этим не может примириться даже мой фатализм. Боже мой, как я живу! Что за грязное ремесло литература! Как наивен тот, кто, в погоне за славой, отдает ей все силы и способности. Слава состоит в том, что несколько наивных простаков восхищаются вами, что несколько истеричных женщин притворяются влюбленными в вас, что вас считают обязанным читать на благотворительных вечерах; что знакомые просят вас подарить им ваши книги, которые они не в состоянии купить сами, и что некоторые ослы считают себя вправе требовать, чтобы вы их научили жизни. Мне сейчас сорок лет; друзей у меня нет, и я перестал искать их. Посылаю вам маленькое стихотворение „Тень“, вылившееся из скудного источника моей лирики. Из него вы узнаете о моих думах в ночные часы. Я знал многих женщин и многих любил, но от той любви у меня не осталось ничего. Много лет тому назад я покидал свою родину, прекрасные, тихие равнины Франконии, с блестящими надеждами. Моя душа была полна мечтаний, жизнь представлялась мне пестрым платьем, которое стоит только надеть, чтобы понравиться и себе, и другим. С тех пор я пережил немало мрачных лет. Иногда мне кажется странным, что я спокойно за всем наблюдаю, в то время как невидимые силы толкают меня, камень среди других камней, с горы в пропасть… Однако довольно, куда я занесся! Боюсь, что мои излияния мало заинтересуют вас, но, вероятно, они побудят вас заплатить откровенностью за откровенность. То, что вы пишете, не более как молчание о самом важном. Вы скрытная натура. Но, может быть, то, что трудно доверить бумаге, вы рассказали бы мне при свидании. Я в своем роде прирожденный духовник. Нередко я внушаю совершенно безразличным для меня людям при самых неблагоприятных обстоятельствах желание рассказать мне историю своей жизни. Вы же возбудили во мне почти мучительный интерес к себе.
Полный ожидания, Стефан Гудштикер».
2
«Милый друг Стиве! Так как ты находишься в более близких отношениях с Вандерером, то наши общие знакомые просят тебя получить от Анзельма объяснения по поводу случая, о котором все теперь говорят. Дело в том, что Вандерер показал графине Терке подложное письмо, в котором было сказано, что через год он вернет часть своего состояния. Находясь в стесненных обстоятельствах, он просил графиню дать ему взаймы значительную сумму, но осторожная графиня обратилась непосредственно к мнимому автору письма, одному венскому адвокату. История была подстроена глупо и по-мальчишески легкомысленно, графиня же была возмущена, запретила ему переступать порог своего дома и, несмотря на сопротивление баронессы, рассказала о случившемся на своем званом вечере. Это очень скверно для молодого человека и может испортить ему всю будущность. Графиня после раскаялась и просила молчать всех, кто знал о письме. Но было уж поздно: языки заработали. Кроме того, Вандерер нажил себе много врагов своей глупейшей любовной историей. Вопрос в том, как отнестись нам к этому случаю. Все зависит от того, что скажет тебе Вандерер. Поразмысли об этом хорошенько и осторожно приступи к делу.
Твой старый друг Рихард Уибелейзен».
Это письмо очень огорчило Стиве, с одной стороны, потому, что он симпатизировал Вандереру, с другой — потому, что от него требовали незамедлительных действий. История обсуждалась в кафе, как трудный парламентский вопрос. Герц со свойственным ему пафосом утверждал, что не стоит гибнуть из-за женщины. Зюссенгут был возмущен.
— Из-за женщины — нет! Из-за Ренаты Фукс — да! Она самая лучшая, самая чистая и благородная из всех. Я вообще не понимаю этих совещаний. По-моему, мы должны просто пойти к нему и сказать: ты поступил хорошо!
Зюссенгут посмотрел на озадаченные лица присутствовавших и продолжал:
— Человек страдает, носит в себе ад, от раскаяния лишается сна; приходит к вам бледный и униженный, молит о спасении. Не долг ли всякого пойти спасти его? Допустим, он поступил нечестно — это одна сторона; но есть и другая: он не дорожил собою, он пожертвовал всем. Разве мещанская мораль не вывертывается наизнанку, как старый плащ? И что такое вина? Разве кто-нибудь из нас может поручиться, что натура и темперамент никогда не толкнут нас на что-нибудь подобное? Почему, собственно, мы должны что-то прощать Вандереру, называя его виновным? Я счел бы себя негодяем, если бы так думал! Он принес себя в жертву, унизился ради Ренаты Фукс!
Общество сидело в неловком молчании. Никто не находил возражений.
С Вандерером произошла перемена, которая не могла ускользнуть даже от посторонних. Движения его стали неуверенными; заискивающая улыбка появлялась на губах даже без всякого повода. Когда кто-нибудь называл его по имени, он вздрагивал и с показным вниманием слушал собеседника, а когда никто не смотрел на него, был печален и молчалив. По улицам он ходил преувеличенно деловой походкой, и имел вид болезненно-скучающего человека; он опутал себя целой сетью бесцельной лжи, которая казалась ему самому безумием. Много и охотно говорил он о Ренате, как будто отблеск ее превосходства должен был пасть и на него, и подозрительно искал в речах каждого каких-то намеков. Таким видели его знакомые. Он говорил, что ненавидит людей, но, оставаясь в одиночестве, впадал в меланхолию, чувствовал себя отверженным, и ему начинало казаться, что все его избегают, как зачумленного. Иногда он вдруг становился откровенным и начинал рассказывать о мучениях своей страсти и, если возбуждал сострадание, сердился на себя за свою слабость.
3
Ренате пришлось заложить часть своих вещей, чтобы заплатить супругам Корвинус за пансион. При этом она случайно узнала, что Вандерер давно уже заложил все, что у него было ценного. Потом она заметила, что его библиотека начала таять. Сначала исчезли более дешевые книги, потом стали пропадать дорогие. При этом она с ужасом видела, что им все больше и больше овладевала низменная страсть в картежной игре.
Рената стала редко выходить из дому. Ее покупки были скудны, и их можно было сделать на ближайшей улице. Если ей случалось отлучаться на несколько часов, то, возвращаясь, она никогда не чувствовала того удовлетворения, которое испытывает, переступая порог дома, большинство людей. Она почти не замечала, что постепенно наступала весна, что голые деревья английского парка покрылись зелеными почками, что с Альп повеяло мягким, теплым воздухом. Она часто оставалась одна, но у нее исчезла охота к чтению; она могла сидеть неподвижно, ничего не делая, и была рада, когда в окно светило солнце. Она смотрела на проходящих по улице людей, изучала весенние туалеты дам. Но когда приходил Вандерер, тихим голосом желал ей доброго дня, медленно поднимал глаза, как бы для того, чтобы взглянуть на Ренату, но сейчас же переводил их на другие предметы, ее охватывала невыразимая тоска, и она не находила слов, чтобы ответить. Иногда Анзельм бывал разговорчив, иногда молчалив. Его речь напоминала пьяную болтовню, когда он рассказывал о новых знакомствах, появляющихся должностях, которые он собирался занять, о каком-то дядюшке в Англии — и обо всем этом он говорил с неизменным пафосом. Рената знала, что Вандерер лжет, но из гордости не опровергала его. Несколько раз он говорил ей:
— Сегодня я был у Терке, там говорили и о тебе, Рената, в очень приятном примирительном тоне.
Но Рената знала от Гудштикера, что Терке уехали в Тироль, и поэтому речи Анзельма были для нее непонятны, наводили ужас. Внешность его также изменилась, одежда была небрежна, он стал сутулиться. Рената все с большим и большим страхом ожидала ночей, когда Анзельм осыпал ее дикими, неистовыми ласками, которые оставались безответны. Да он больше и не пытался добиться от нее страсти, он перестал мечтать о гармонии единения душ и тел. Для Ванде-рера было достаточно тех безумных минут, когда она позволяла касаться своего лица, шеи, плеч. Снова и снова обрушивал Анзельм на Ренату горячие поцелуи, стискивал ее до боли в объятиях, чувствуя через тонкую сорочку близость ее кожи. Когда же желание делалось невыносимым, он вскакивал, нервно закуривал сигару и, глядя в окно, начинал сумбурно рассказывать о том, что скоро в журнале напечатают его статью, или о том, что работа в области химии прельщает его с новой силой. Рената не жаловалась, не смеялась, не плакала; она только удивлялась себе и своей судьбе.
Однажды Рената зашла в магазин, где раньше покупала себе туалеты. Ее встретили там с прежней почтительностью, и это доставило ей облегчение. Она ласково заговорила с белокурой продавщицей, показывавшей ей материи. Ей понравилась дорогая шелковая ткань, и она сказала хозяину, что завтра пришлет за нею. Предупредительный хозяин с вежливым поклоном предложил прислать материю к ней на дом, и, когда Рената отказалась, он сделал огорченное лицо. Этот незначительный случай развеселил ее. Ей во что бы то ни стало захотелось приобрести материю, и она не переставала думать, каким образом сделать это. Дома она застала Анзельма и весело начала болтать с ним, чего уже давно не случалось, рассказала, между прочим, и про понравившийся шелк.
— Я куплю тебе эту материю и закажу из нее платье, — сказал Вандерер с волнением, от которого у него задрожали руки.
Тон, голос, страстное обещание тотчас же отрезвили Ренату.
— Чем же ты за нее заплатишь? — холодно спросила она. — Вчера увезли даже рояль, потому что тебе нечем за него платить.
— Я продам Ангелуса.
— Звучит очень странно, ведь ты подарил собаку мне. Анзельм, стоявший у окна, прижался лбом к стеклу.
— Это правда, — покорно прошептал он. — Тогда я не знаю, что делать. Не относись ко мне недоверчиво, Рената, не смотри на меня так! Ты меня с ума сведешь!
Рената иронически засмеялась и сама испугалась этого смеха. Она встала и зажгла лампу.
— Велеть подавать ужинать, Рената? — робко и покорно спросил Анзельм.
— Я не хочу есть.
— Рената!
— Я не могу есть. Чего ты хочешь от меня? Зачем кричишь?
— Неужели все напрасно? Разве ты не видишь, как я тебя люблю, только для тебя и живу, только о тебе и думаю? Я превратился в твоего раба. Но нет, нет — ты не понимаешь меня!
— Да. Я перестала тебя понимать.
— В эту ночь ты будешь опять так же холодна, как и вчера, Рената?