Свободная любовь. Очарование греха
Шрифт:
— Дайте мне, пожалуйста, ключ, Анна. Я устала и хочу идти домой, — тихо сказала Рената.
Анна Ксиландер дерзко засмеялась.
— Дай же ключ, — пробормотал Стиве. Глаза Анны злобно блеснули.
— Что за нежности, Рената! Ведь и мы не собираемся здесь ночевать. Подождите, ничего с вами не случится.
— Вероятно, она скоро и тебя выгонит из собственной кровати, — мрачно вымолвил Рихард Уибелей-зен. — На эту тему можно было бы сочинить куплеты.
Рената с ужасом смотрела на этих людей, которых еще накануне считала своими друзьями. Что им нужно было от нее? За что они, точно сговорившись, оскорбляли ее и насмехались над ней?
Она в каком-то тумане видела перед собой шесть лиц, не смотрела ни на одно и видела все. Она стояла, не будучи в силах двинуться и чувствуя, что только что-нибудь внешнее могло отвести от нее эти шесть пар глаз, и, когда к ней подошел Гудштикер, она с облегчением вздохнула и опустила глаза, полная стыда и какого-то неопределенного раскаяния. Точно откуда-то издали доносился до нее вой Мартина Ксиландера; на полу лежала разбитая Венера, похожая на убитую женщину, а пред нею стояла, сложив ручонки, Габриэль.
Рената слышала, как Гудштикер сказал что-то Уибе-лейзену, что именно, она не расслышала, но эти слова для ее помутившегося сознания прозвучали очень мужественно и выразительно.
Через минуту она уже спускалась рядом с Гудшти-кером по лестнице.
4
— Слушайте, фрейлейн Рената, — заговорил Гуд-штикер, когда они вышли на улицу, — вы, конечно, не хотите возвращаться к этой дуре Ксиландер, и вот мне пришла в голову великолепная идея. Недалеко отсюда живет одна молодая девушка, моя хорошая знакомая. Живет она в мастерской, хотя живописью не занимается и никакого отношения к искусству не имеет. Это утонченное существо, вы увидите. Ее зовут Ирена, она учительница и живет очень бедно, родом она из Лифляндии, дворянка. В восемнадцать лет она бежала с одним бедным театральным капельмейстером; они повенчались в Берлине, а потом он ее бросил. Через десять дней эта молодая девушка уезжает. Она поступает на работу в приют для слабоумных детей. Вы можете потом оставить за собой ее комнату, она стоит очень дешево; в первые же дни вы будете в обществе умной и изящной девушки. Мне кажется, вам не следует сейчас оставаться в одиночестве. Что вы скажете на это, Рената? Я советую вам то, что посоветовал бы своей сестре, если бы она у меня была.
— Я сделаю так, как вы мне советуете, — ответила Рената. — Как ужасно, что я могла бы совсем исчезнуть со света, и целые недели никто бы не хватился, что меня нет, — прибавила она. — Кажется, я неважно себя чувствую…
Гудштикер озабоченно взглянул на нее и позвал извозчика. Потом взял руку Ренаты и пощупал пульс. Желая отвлечь ее, он стал рассказывать об Ирене Пун-чу и о том, как познакомился с ней однажды ночью на карнавале, когда к ней приставали студенты, а он пришел к ней на помощь.
— Это звучит тривиально, не правда ли? — саркастически спросил он. — Теперь уже нельзя начинать романы такими банальными завязками, не рискуя быть осмеянным. Это знамение времени.
— Куда же мы едем? — испуганно приподнимаясь, спросила Рената, как будто забыв все, что он ей говорил, но сейчас же покраснела и виновато улыбнулась. — Но не буду ли я ей в тягость?
— В тягость? Ирена будет счастлива. Она живет в мастерской, потому что ненавидит меблированные комнаты. Она сама себе и горничная, и кухарка. Одинокое создание, но одинокое не из мизантропии, а лишь по причине дефектов окружающих. Она вам понравится; я часто рассказывал ей о вас. Но что с вами, Рената?
Рената почувствовала себя совсем плохо. С трудом могла она подняться по лестнице, ведущей в квартиру Ирены Пунчу.
Гудштикер кратко объяснил Ирене, в чем дело. Четверть часа спустя Рената уже лежала в постели, и в этот же вечер к ней пригласили врача, молодого человека, жившего по соседству.
Ренату охватило ощущение какого-то чудесного покоя. Вокруг нее, то поднимаясь, то опускаясь, носились рои теней; какой-то благодетельный туман уносил ее далеко от ее собственных мыслей и всего окружающего. Лампа была настолько тускла, что можно было видеть голубоватый свет луны и небо, спустившееся точно стеклянный колокол, сквозь который не проникали внешние звуки. Вокруг нее двигалось призрачное существо, которого почти не было слышно и которое звали Иреной. Потом вдруг необъяснимо быстро настал день, как будто время сделало скачок, и кто-то откуда-то кричал: «Анна! Анна!» Вероятно, это звали Анну Ксиландер, которая еще спала. Вдруг в дверь постучали, и вошла фрау Зёдерборг, а в другую дверь — Гиза. Ирена предложила им стулья, и Рената засмеялась, потому что Гиза из страха перед фрау Зёдерборг не решалась говорить. «Она всегда такая, — сердито сказала фрау Зёдерборг. — Она никогда не говорит, но у нее развращенное воображение, и она себя еще покажет».
Гудштикер сидел тут же со скучающим видом.
— Надо больше заботиться о пищеварении, — сказал бог знает откуда взявшийся Стиве и благодушно развалился в кресле.
— Вы заразились от Зюссенгута, — иронически возразил Гудштикер. — К черту пищеварение! Не думаете ли вы посредством ревеня решить социальный вопрос?
Потом заговорила Гиза тихим, певучим голосом, и капли дождя висели в ее волосах.
— Как молодая девушка, я не должна была говорить об аисте. О нем можно было только думать. Но тогда я много страдала и не могла спать. Ужасно было думать обо всем этом и молчать. Это-то меня и погубило.
Потом оказалось, что Анна Ксиландер лежит с нею рядом, целует ее и шепчет: «Как ты прекрасна, ты должна быть моей…»
— В четырнадцать лет у меня была связь с нашим конюхом, — сказала фрау Зёдерборг. — Он был очень груб и бил меня, но именно это мне в нем и нравилось.
Доктор протер очки и, взглянув на термометр, сказал:
— Тридцать девять и семь. Все идет нормально.
5
Главной отличительной чертой характера Ирены Пунчу был скептицизм; будучи совершенно беззащитной, она располагала только одним оружием: насмешкой. Она была очень умна, но иногда ее забавляло прикидываться глупой; она презирала тех, кто жаловался на свою судьбу, и отличалась необыкновенной проницательностью.
Она на другой же день привезла от Анны Ксиландер вещи Ренаты и ее собаку, так что, придя в сознание, Рената с удовольствием увидела себя окруженной знакомыми предметами.
— Много я наговорила глупостей? — спросила она Ирену. — Ах, какая чудная погода! Совсем лето!
При первых звуках голоса Ренаты что-то зашевелилось в углу; это был Ангелус. Пес очень страдал, не понимая, почему его госпожа не оказывает ему больше никакого внимания. И теперь он, печально опустив уши, подошел к кровати и положил на край постели свою голову, так что Рената могла ее погладить. Тогда, вне себя от радости, он с громким лаем начал носиться по комнате от кровати к двери и обратно, как бы приглашая Ренату на прогулку.
Ирена рассказала ей, каким мрачным меланхоликом был до сих пор Ангелус; никакие соблазны кулинарного искусства не могли вызвать его благосклонности. Рената обвила рукой шею собаки, которая замурлыкала от нежности, точно кот. Она спросила о Гудштикере, и Ирена рассказала, что тот две ночи не отходил от ее постели.
— Я вообще не особенно симпатизирую ему, — сказала Ирена, — но это меня тронуло. Стало быть, вы ему действительно дороги. Человек нелегко жертвует своим сном.
— Почему вы не особенно симпатизируете ему? — спросила Рената.