Свободная любовь. Очарование греха
Шрифт:
— Видишь, Агафон, я крепко держалась за нее, — нежным голосом сказала Мириам, и глаза ее стали влажны.
Агафон, улыбаясь, кивнул головой.
— И все-таки фотография была плоха, — сказал он. Он откинул исхудавшей рукой волосы со лба и лежал спокойно, как будто к чему-то прислушиваясь.
Доктор подошел к Агафону, поднял на его груди рубашку и приложил руку к сердцу больного.
— Сколько еще времени будут идти часы? — с улыбкой спросил Агафон.
— О, целые десятки лет! — сердито воскликнул доктор. — Вот странный вопрос.
— Я
Добраться до сеновала было довольно затруднительно. Пришлось залезать туда по приставной лестнице. Наверху было темно и душно.
— У нас только одна кровать, — извинялась крестьянка, — на ней лежит больной. Мы с Марикой спим на соломенных мешках.
— Мне все равно, где спать.
— Когда спишь, то, конечно, все равно. Спокойной ночи.
Рената легла на сено и широко раскрытыми глазами стала смотреть на кусочек неба, видневшийся в слуховое окно. Какие-то живые образы выступали из мглы и исчезали, прежде чем она могла рассмотреть их. Запах хлева доносился до Ренаты; внизу шевелилась корова. Скользили неясные призраки, смешиваясь с действительностью.
Когда настал день, Рената не знала, спала она или нет. Она встала, отряхнула платье от приставшего к нему сена, спустилась по лестнице вниз и, умывшись из жестяного умывальника, напилась парного молока. Пришла Мириам, бледная и усталая, щурясь от яркого солнца; несмотря на усталость, она ни за что не хотела отойти от постели Агафона. Рената бродила вокруг развалин, осматривала стены со множеством дверей, ворот, окон; всюду лежали груды мусора, на карнизах росла трава. Наконец она села у каких-то ворот и стала смотреть вниз на равнину, на синевшие вдали леса и сверкающую ленту реки.
Сердце ее разрывалось от какого-то таинственного отчаяния, не похожего на все, что она испытывала до сих пор. Лицо ее выражало мольбу; она готова была пожертвовать собой, только бы не случилось то, чего она так боялась. Бег часов стал для нее чем-то призрачным, и, когда настал вечер, Ренате показалось, что дня совсем не было. Она разговаривала на склоне горы с каким-то крестьянином, ходила с Марикой по лугу и рвала цветы. В обычный час пришел доктор и опять осмотрел больного.
Когда наступила ночь, Мириам заявила, что не пойдет спать.
— Я хочу провести здесь и эту ночь, — прошептала она.
— Если ты будешь через силу сидеть около меня, Мириам, для меня это будет хуже, чем если бы я остался один, — возразил Агафон, глубоко вздыхая. — Тебе надо отдохнуть. Отдохни от города, Мириам. Город омрачил и истерзал твою душу.
— Хорошо, если Рената останется с тобой, я пойду отдохнуть, — сказала Мириам. — Спокойной ночи, Агафон!
Мириам ушла, а Рената придвинула к кровати стоявший у стены плоский ящик и села на него.
— Странно, мне кажется, что мы уж давно, давно знакомы с вами, — сказал Агафон, повернув к Ренате свое бледное лицо.
— Что касается меня, то я действительно давно уж знакома с вами. Мне говорил о вас
— Гудштикер? — медленно переспросил он, как будто стараясь уловить какое-то туманное воспоминание. — Гудштикер! Это писатель, не так ли? Да, я был знаком с ним. Только давно, еще в годы отрочества. Это проповедник истины, который постоянно лгал. Он выдавал себя за пророка, а на самом деле был только искателем приключений. Так, значит, вы тоже были знакомы с ним?
— О, очень хорошо!
— Почему вы говорите об этом с такой горечью? Хотя, если вы его близко знали, вам действительно должно быть горько. Я как сейчас слышу его вкрадчивый, медовый голос, вижу его самоуверенный взгляд. Это бес-искуситель, своим остроумием и утонченностью соблазняющий людей. Он стал писателем, потому что таким образом смог спрятать свою собственную душу, навесить на нее суетную одежду. Вы меня понимаете?
— О да, все это правда, и я отлично понимаю вас, — прошептала Рената.
— Каким образом случилось, что вы с ним познакомились? Это не праздное любопытство, Рената. Вы позволите мне называть вас просто Ренатой? Как же это случилось? Или это тайна?
— Никакой тайны здесь нет.
— Да, много на свете таких, как он, — задумчиво продолжал Агафон. — Они берут женщину и высасывают из нее сердце. На это они большие мастера. Сами они остаются при этом равнодушными, но их опьяняет чистая кровь их жертв. Ни одна не может пройти мимо них, не раздражая их ненасытности. Я знал одну девушку, ее звали Моника. Она была чиста, как золото; но пришел он, Гудштикер, и наполнил ее жизнь суетой и беспокойством. Она погибла на моих глазах.
— Он такой же, как и все, — пробормотала Рената.
— Что с вами, Рената, почему вы не смотрите на меня?
— Мне слишком тяжело, — прошептала она.
— Вы пришли сюда издалека, совершили долгий путь, не так ли?
— Да, очень, очень долгий путь.
— И одна?
— Одна. Никто не поддержал меня. Всякий встречный гнал меня обратно в чащу.
— Как же вы попали сюда? Я подразумеваю не ту причину, которая мне известна: вы приехали с Мириам. Я имею в виду причину незримую, движение вашей души.
— Не знаю. Это было предопределение. Я прочла письма, которые вы писали Дарье Блум. И вдруг в моей душе стало светло, и меня потянуло в какую-то неведомую даль…
— Но здесь… Что вы найдете здесь, Рената?
— Не знаю. Я хочу быть здесь.
— Что может здесь осчастливить ищущую душу?
— Я больше уж ничего не ищу.
— Это может сказать о себе только тот, кто стоит пред лицом смерти.
— Кто знает! — глухо сорвалось с губ Ренаты.
— Не говорите так. Пред вами целая жизнь. С завязанными глазами пустились вы в путь, не видя пропастей, мимо которых скользили. Таинственный инстинкт берег вас; вы говорили не своими устами, ощупывали не своими руками, только страдали своей собственной душой. Вы берегли себя для отдаленной цели, сами того не зная и не веря этому. Так ли я говорю?