Свободная любовь. Очарование греха
Шрифт:
— Да, да, — ответила Рената, содрогаясь до глубины души, с какой-то смесью радости и муки. — Только теперь я понимаю саму себя.
— Я читаю все это в ваших глазах, в вашем голосе. Вы ограблены, но не стали от этого беднее; по болоту и грязи прошли вы, не замочив ног. Ах, я люблю женщин! — сказал он, и задушевные ноты в его голосе звучали как музыка. — Люблю их судьбу и их страдания, их доверчивость, их наивный взор. Теперь наступает для них новое время, чувства их крепнут, они перестают верить предрассудкам, хотят переживать свою собственную женскую судьбу и не желают быть ничьей собственностью.
Агафон утомленно закрыл глаза и лежал не шевелясь. Казалось, пульс его бился сильнее, и голубая жилка выступила на виске. Рената не смела двинуться, да у нее и не было желания двигаться. В далеких высотах носилась ее душа. Первые лучи рассвета заглянули в окно. В лучистом воздухе, казалось, звучал какой-то далекий, торжественный хорал, таинственный, как дуновение вечности. Так прошло, вероятно, около часа. Рената решилась в первый раз без страха взглянуть в лицо спящего. Потом она встала, подошла к нише и раскрыла окно. Все еще спало; но очертания горы утратили свою резкость, и легкое золотистое сияние лежало на ней. Зеленая звезда одиноко мерцала над спящей равниной. Рената обернулась, почувствовав на себе взгляд больного. Он попросил воды, она подала ему, с полуопущенными веками.
— У вас прекрасное лицо, Рената, — серьезно и задумчиво сказал Агафон, — я никогда не видел такого. В особенности хорош ваш рот; достаточно взглянуть на него, чтобы знать, что вы никогда не солжете.
— Да, я никогда не лгу, — беззвучно ответила Рената.
— Каждое движение души отражается на вашем лбу. Но что гораздо важнее, из ваших глаз глядит бессмертие.
— Как это возможно? — с тихим смехом спросила Рената.
Агафон слегка улыбнулся.
— Это нетрудно заметить. — Потом, помолчав, прибавил: — Особенно красиво, когда вы медленно поднимаете веки и глядите так, как будто не хотите верить, что все вещи остаются на тех же самых местах, где были и раньше, когда вы отпустили их.
— Я думаю, вам не следует так много говорить, — сказала Рената с пылающими щеками.
Агафон долго лежал молча и смотрел в потолок.
— Вот я лежу здесь и ожидаю смерти, — заговорил он опять. — Я не могу назвать себя ни разочарованным, ни потерпевшим крушение, ни победителем.
Я жил, и жизнь использовала меня, — вот и все. Это чудесно — так умирать, унося с собою страдания многих. И ваши тоже, Рената!
С первыми лучами солнца пришла Мириам и села у постели брата, долгим пожатием удержав руку Ренаты в своей. У нее был растрепанный вид, и былинки сена торчали в ее темных волосах.
— Ты тоже больна, Мириам, — сказал Агафон, беря ее за руку. Молодая девушка улыбнулась и энергично покачала головой.
Рената отправилась спать, но уже через час вскочила и пошла бродить по горе, потом вернулась назад и решила сходить с Марикой в город. Возвратилась она сильно утомленная, но не хотела ни спать, ни есть, ни пить. Она нашла Агафона еще бледнее, чем вчера, а Мириам уже не могла держаться на ногах и к вечеру была вынуждена лечь на соломенный тюфяк фрау Вильмофер, которая отправилась со своей девочкой спать на сеновал. Ренате предстояло опять дежурить ночью; теперь она стала спокойнее, и странное, полное грусти торжество наполнило ее душу.
Когда ушел доктор и все успокоилось, Рената села на край постели и стала рассказывать Агафону свою жизнь. Она говорила ровным голосом, нисколько не волнуясь от воспоминаний, рассказывала, точно повинуясь какой-то посторонней силе, спокойно переходя от события к событию.
Когда Рената закончила, наступило молчание, и вдруг ей показалось, что сердце в ее груди перевернулось и стены комнаты зашатались. Гнет какой-то огромной несправедливости внезапно придавил ее, и горячие слезы, какими она еще никогда не плакала, полились из ее глаз. Точно сломленная чьей-то сильной рукой, она упала и плакала так, как будто все горе ее жизни должно было вылиться в этих слезах. Ласковая рука обняла ее, и, прижавшись к плечу Агафона, она продолжала рыдать. Агафон ничего не говорил, только гладил ее по волосам, и глаза его светились восторгом.
— Ах, мне теперь так легко, так безгранично легко! — шептала Рената.
— Ты была предназначена мне, Рената, — сказал Агафон.
— А ты мне, — глухо ответила Рената.
В стихийном порыве страсти она прижалась к нему. Все ее существо, словно вырвавшись из тысячи державших его тисков, было готово погрузиться в жгучее пламя неземного блаженства. Лицо возлюбленного виделось Ренате лицом бога, лицом самой судьбы. Словно томительная жажда долгих поколений нашла наконец свое удовлетворение в одном объятии, таком мимолетном и в то же время вечном.
— А если ты умрешь? — спросила она, прижимая его руки к своим губам.
— Разве я могу умереть для тебя, Рената? Разве смерть для нас с тобой то же, что и для других? Я никогда не умру для тебя, Рената. Ты не должна грустить.
— Не должна грустить… — повторила она как эхо. Агафон привстал на постели, расстегнул пуговицы платья Ренаты и поцеловал ее грудь. Впервые в жизни она не противилась желанию мужчины. Всем своим существом, каждой своей клеточкой Рената чувствовала: вот он, тот самый долгожданный миг истинной близости, ради которого она столько вытерпела. Она прошла по грязной дороге жизни и сумела сохранить чистоту. И теперь Рената была готова подарить ее — подарить всю себя — своему единственному мужчине. Она встала и решительно сняла с себя одежду, показавшуюся Ренате каменной стеной, отделявшей ее от любимого. Затем она, обнаженная, с распущенными волосами, снова подошла к Агафону, села на край постели и прижалась всем телом к больному. «Я теперь уже не та, что прежде, — думала Рената, — я совсем другая, новая. Мне нечего скрывать, нечего бояться». И никогда не испытанное ненарушимое спокойствие наполнило ее душу.
И Агафон тихо сказал, приблизив губы к ее уху:
— Рената! Ты слышишь, Рената?
— Да, я слышу тебя, — ответила она, приподнимаясь и как бы прислушиваясь к тишине ночи.
— Рената, если это будет мальчик, назови его… ты слушаешь меня, Рената?
— Я слушаю лишь тебя, Агафон!
— Назови его Беатус. А это непременно будет мальчик!
— Беатус…
— И воспитывай его в чистоте, Рената. Воспитывай его, как Парсифаля, вдали от всех. Сделаешь ты это?
— Сделаю.
Он посмотрел на Ренату долгим и испытующим взглядом, а затем притянул к себе. Рената повиновалась. Мгновения казались ей вечностью, и душа соприкасалась с жизнью бесконечных веков. Желание, наполнявшее ее, было не просто желанием отдаться и познать неведомое прежде блаженство плотской любви. Это была сама любовь. Рената следила за движениями рук Агафона, плакала от счастья в его объятиях, и ей казалось, что нет в мире более сильного мужчины, ведь все свои силы он отдавал без остатка возлюбленной. Только теперь она поняла в полной мере, ради чего отказывала десяткам жаждавших завладеть ею проходимцев. Их похотливые взгляды, их лицемерные слова — все было пылью перед величием этого мига, когда два существа слились в экстазе истинной любви. Грудь, живот, бедра, ноги Ренаты — все ее тело было охвачено настоящим пожаром страсти, который усиливался от малейшего прикосновения его пальцев и губ. В какой-то момент она потеряла ощущение времени и пространства. Она вырвалась из цепей жалкого мира и воспарила выше всех бед и унижений. Рената была абсолютно счастлива. Она лежала около Агафона, осыпая его благодарными поцелуями. Она знала теперь, что это была любовь, а все остальное — ничто и что она пребывала в Агафоне с самого начала и пребудет до конца жизни.