сВободнЫе
Шрифт:
– Кинга? – я растерянно выплываю из мыслей и пару раз киваю. – Да. Вполне.
– Тогда, может, после того, как ты приедешь от папы, посмотрим «Сияние»? Я давно хочу посмотреть, но одному как-то паршиво. А с тобой чего-то бояться – себя не уважать.
Я смеюсь. Классно, что Саша считает меня смелой. Правда, если бы он только знал, сколько раз за день я сегодня едва сдерживала порыв разрыдаться во все горло, тогда он не был бы так воодушевлен.
– Отлично, – пожимаю плечами. – Договорились.
– Круто!
– Приехали, – громко произносит водитель. Осматриваю клетчатую юбку, сжимаю пальцы в кулаки и повторяю: все будет хорошо, все будет
– Не волнуйся, – будто прочитав мои мысли, отрезает Саша и кривит губы. Оттого у него появляются милые ямочки на щеках. – Я не думаю, что директриса уже успела нажаловаться. К тому же на тебе школьная форма. Вряд ли папа что-то заподозрит.
– Ага, – я выдыхаю, забрасываю сумку на плечо и открываю дверь. На улице послушный апрель, солнце так и жарит голову, и я прищуриваюсь, осматривая невысокое, кирпичное здание городского суда. Прикусываю губу и нерешительно переминаюсь с ноги на ногу: чего именно мне бояться – разговора о маме или о моем звездном дефиле? Неожиданно я замечаю пожилую женщину. Она неуклюже роняет пакет с продуктами, и тут же хаотичными бусинами зеленые, блестящие яблоки заполоняют ровный, нагретый тротуар. Я подхожу к ней, улыбаюсь и присаживаюсь рядом на корточки. Помогаю сложить продукты обратно.
– Все в порядке? – смотрю на женщину, и она вдруг благодарно мне улыбается. Кладет руку поверх моей ладони и кивает, молча. Старики – совсем другие люди. Правильные люди. Они не говорят много. Они знают: о чувствах не кричат, чувства показывают. И такая дикая мелочь неожиданно делает мой день легким и светлым.
– Зои?
Я оборачиваюсь и вижу его: Константин завернут в тонкий черный плащ, он смотрит на меня немного растеряно. Не знаю, что именно его удивило: то, что я умею сопереживать или то, что я, действительно, приехала.
– Здравствуйте, – откашливаюсь и неуклюже выпрямляюсь. Провожаю пожилую женщину взглядом, а затем вновь смотрю на… на отца. Он держит руки в карманах. Стоит неподвижно и ждет чего-то, вот только чего? – Я не вовремя?
– Да, нет, все в порядке.
– Вы хотели поговорить…
– Зои, – вздыхает он и, наконец, отмирает. – Давай на «ты». Прошу тебя.
– Ладно. Ты хотел поговорить.
– Будешь кофе?
– Я не люблю кофе.
– Тогда, может, чай? – он как-то по-детски улыбается и кренит тело немного вперед. Если бы я не знала, что между нами творится, я бы определенно решила, что Константин стесняется.
– Отлично. Чай сойдет.
Мы молча идем минут пять, затем сворачиваем на широкую, залитую солнцем улицу, и я смотрю на открывающийся вид Питера, как на сказочную картину. Он поблескивает в лучах мирного солнца, и для меня он – воплощение чего-то недостижимого. Этот город, будто самое подходящее место для таких людей, как мой отец, его жена, их знакомые, ведь только они в состоянии соперничать привлекательностью с укутанными тайнами петербургскими переулками, с его величественной панорамой. Едва мой отец ступает на мост, как тут же мир преображается, становится зарисовкой какого-то красивого, атмосферного романа о богатом человеке и не менее богатом городе. Но едва на мост выхожу я, как история перевоплощается в коротенький рассказик о девушке, чье место отнюдь не под солнцем, а в его тени.
– Я люблю дышать свежим воздухом, – неожиданно говорит Константин и кивает какому-то прохожему. – В Питере солнечные дни редкость, поэтому каждый раз я стараюсь пройтись хотя бы немного по этим светлым улицам. Тебе ведь нравится?
– Да. Здесь красиво.
– Я говорил с Любовью Владимировной. – Мое лицо обдает жаром. Я перевожу взгляд на мужчину, а он поджимает губы. – Она рассказала мне о твоем уходе из школы в костюме…
– Простите… то есть прости. Я не хотела. Это случайность. – Смотрю по сторонам, пытаюсь найти себе оправдание, причину. – Я не подумала о том, как это отразится на вас… тебе.
– Зачем ты так поступила?
– Мою одежду спрятали. И повесили это.
– Но почему ты не попросила у кого-то помощи?
– Потому что в этой школе ни о какой помощи не может идти и речи.
Константин подзывает меня в сторону небольшого кафе с затемненными, коричневыми окнами. Внутри так вкусно пахнет, что я невольно замираю. Смотрю на людей, сидящих у окна, и думаю: так бы каждый день – приходить в ресторан, заказывать горячий, выпеченный парижский фондант и сидеть в тусклом, бордовом зале, разговаривая с друзьями, отдыхая от работы. Чем не жизнь? Прекрасное существование без проблем и недугов. Беззаботно детство. Осознанное взросление. И спокойная старость. Да. Деньги определенно играют важную роль в каждом жизненном цикле.
Мы садимся в углу, Константин заказывает чай, свежую выпечку, а я нервно складываю на коленях руки, понятия не имея, как себя здесь вести. Наверное, надо тихо говорить и ровно держать спину. Подождать пока остынет чай. Размешать сахар, едва касаясь краев ложкой.
Только бы ничего не забыть
– А я ведь хотел устроить сцену, – неожиданно усмехается Константин, вешает плащ на вешалку и присаживается напротив. Он складывает перед собой руки и смотрит на меня как-то по-доброму. – Уже придумал речь, правда! Натянул верхнюю одежду, выбежал на улицу и вдруг увидел тебя с той женщиной. Знаешь, Зои, я, может, чего-то в жизни и не понимаю. Но мне кажется, разгуливать в корсете и одновременно помогать незнакомцам… на это не способен один и тот же человек. Так что тут два варианта: или меня обманули, или ты никому не пыталась помочь. Вот только второе я сам видел. Выходит, у первого должно быть рациональное объяснение. Правильно?
– Правильно, – я киваю и решаю воспользоваться подходящим моментом. – Первый день был сложным. Я просто не подумала и приняла решение сгоряча.
– Впредь так больше не делай. Выйти в откровенном белье со словами: я не такая, как моя мать – противоречие самой себе. Ты пытаешься объяснить окружающим, что они не правы, одновременно делая именно то, чего они от тебя ждут.
– Они определенно ждали совсем другого.
– Да? И чего же? Того, что ты наденешь все это? Что ты в этом выйдешь? Что ты будешь выглядеть, как твоя мать?
Я растерянно замираю и свожу брови. Что он пытается сказать? Что хочет объяснить? Неожиданно разговор приобретает острый оттенок, и я смело расправляю плечи.
– Но моя мать не была такой, – рявкаю я. – Она…
– Что, Зои?
И я вдруг не знаю, что ответить. Не знаю, что сказать! Горло сводит судорогой, и мне становится так обидно, что хочется буквально провалиться сквозь землю. Черт подери, пусть мама и носила подобные вещи, она была моей матерью, и я ее любила, и я никогда ни при каких обстоятельствах не назову ее…шлюхой… или кем-то еще похлеще. И пусть все думают иначе. Мне наплевать. Откидываюсь на спинку стула и скрещиваю на груди руки.