Свод
Шрифт:
— Да, — будто выныривая из полудрёмы от происходящей с дамой метаморфозы, ответил учитель.
— Спросите у госпожи Патковской, что случилось?
Эшенбурк только сейчас обратил внимание на то, что панна Ядвига путешествовала в полном одиночестве. Это, несомненно, говорило о том, что в Патковицах на самом деле что-то неладно. Это и понятно. Зыбкое здоровье пана Альберта никак не давало ему шанса на долгую жизнь, однако если он уже…, впрочем, что тут гадать? Учитель разом стряхнул с себя задумчивость и деловито откашлялся:
— Пан Свод спрашивает, —
Панна Ядвига повторно, как показалось Никаляусу, ещё гуще прежнего залилась свекольной краской. Свод и Эшенбурк, наблюдая за этим, недоумённо переглянулись.
Становилось понятным, что при Никаляусе о причине своего визита панна Ядвига говорить не желала, но, с другой стороны, какой смысл ей что-либо говорить и без него? Ведь все её слова, для заезжего пана просто-напросто набор звуков. Как ни крути, а по-английски она вряд ли сможет обрисовать ему должным образом интересующее её дело. Вот
и выходило, что трое людей, стоя посреди поля достаточно долго только то и делали, что обменивались вопросительными взглядами.
В конце концов, панна Ядвига, взяв на себя инициативу, с тяжёлым сердцем и поистине королевским достоинством, отпущенным природой этой красивой женщине, обратилась к Эшенбурку:
— Пан учитель, в доме пана Криштофа у меня не было времени узнать ваше имя…?
— Меня зовут Никаляус, Никаляус Эшенбурк.
Грустная улыбка скользнула по красивому лицу панны:
— Пан Эшенбурк, — меланхолично и чётко произнесла госпожа Патковская непривычное и корявое сочетание букв непростой учительской фамилии, — я прошу вас, как только может просить несчастная женщина достойного и доброго человека, сохраните, пожалуйста, в тайне то, что вы сейчас услышите.
Панна тяжело вздохнула и украдкой посмотрела на ничего не понимающего иностранца.
— В данный момент, — продолжила она, — я сильно рискую репутацией, честью, но, к моему сожалению, ничего не могу с собой поделать. …Вы можете поклясться в том, что сохраните в тайне моё признание?
Никаляус переложил узду в левую руку и, под недоумевающим взглядом Свода, протянул вперёд свою узкую ладонь правой руки:
— Клянусь, — сказал он, с досадой отмечая про себя, что снова притянул к себе какие-то тайны.
Госпожа Патковская, словно и не ожидая от учителя иного ответа, медленно опустила взгляд, после чего поднялась и с помощью того же Эшенбурка, сошла на землю.
Несмотря на клятву Никаляуса, женщина, как видно, все ещё продолжала колебаться в своём решении. Она медленно замотала узду на крюк шарабана и, не зная, куда подевать мелко дрожащие руки, взяла тонкий резной стек[140], и сильно сжала его…
Слова, кипящие в её душе, долгое время доселе были надёжно сдавлены ремнями воли. Безумные, безудержные они так рвались наружу, что расшатанные гвозди страха вдруг стали выпрыгивать из надёжного ранее пола достоинства. Панна Ядвига всё никак не могла поднять взгляд, но и говорить, глядя вниз, словно чернь для неё тоже было унизительно. Наконец, победившая страх женщина нашла в себе силы. Теперь её слабо смущал тот факт, что нужные слова пришли к ней не от мысленной молитвы, как это полагалось бы добропорядочной католичке, а родились прямо из сердца. Да, …именно из сгорающего от греха сердца. Стоило только ей заглянуть в это пылающее огненной геенной бесстыдство, как огромная волна мощи прилила к её круто вздымающейся от волнения груди. Панна так красноречиво подняла глаза, будто и вправду, привлечённые желанной добычей, за её спиной выстроились в ряд все демоны ада.
— Я …, — глухим голосом произнесла она, — здесь из-за пана Свода. Ещё в доме Войны…
Панна Ядвига продолжала что-то говорить, а у бедняги учителя похолодели пальцы: «И зачем мне всё это? — спрашивал он себя. — Почему я? Как же всё это неприятно. Ну и особа же эта пани, муж ещё жив, а она уже хвостом вертит»…
— …умоляю вас, пан Эшенбурк, я близка к безумию. Станьте моим доверенным лицом, прошу вас. Мне не на кого больше надеяться в этом деликатном деле. Я рассчитываю на вашу порядочность…
— «Порядочность?! — возмущался про себя Эшенбурк. — О какой порядочности она говорит?».
Панна Ядвига замолчала. Она повернулась спиной к Своду и, пряча наливающиеся слезами глаза, судорожно выдохнула:
— Расскажите ему обо мне, как можно …мягче. Скажите, что судьба моя теперь в его руках, поскольку растущее отчаяние неотступно толкает меня в яму грехопадения. — И вдруг она схватила Накаляуса за ворот, — вы?! Вы…. Ведь вы осуждаете меня, пан Эшенбурк?
Никаляус невольно отстранился, как можно осторожнее освобождая свой пыльный ворот из цепких женских пальцев. В лице англичанина, внимательно наблюдавшего за этим, сквозило живое любопытство. Учитель, не смея отбросить от себя руки вельможной пани, зажал их в своих ладонях и кротко посмотрел в её полные мольбы глаза.
Ошарашенный этим зрелищем Свод вскинул вверх брови до допустимых природой пределов. В этот миг он вполне мог засвидетельствовать то, что на его глазах мир переворачивался с ног на голову, ведь со стороны казалось, что гордая, обеспеченная и красивая женщина имеет самые близкие и нежные отношения с этим полуседым придурковатым «студентом»! Ничего не скажешь, вполне возможно, что и таким интересным хитростям обучали господ наушников в том самом тайном королевском Приказе? В противном случае, как ещё можно было бы объяснить подобное?
Ричи шумно сглотнул пересохшей глоткой и, дабы не присутствовать далее при некой не совсем удобной сцене, забросив узду на коня, собрался, было уезжать, но Эшенбурк вдруг всполошился:
— Постойте, Свод, постойте! Я должен вам кое-что объяснить.
— Не утруждайте себя, Николос. Я всё понимаю…
— Нет, подождите, — не унимался новоявленный «посол», вынудив-таки англичанина отставить попытку вскочить в седло. — Госпожа Патковская …хотела вам кое-что сказать…
ГЛАВА 6