Свод
Шрифт:
За таким сильным соседом дружественные ему Патковские, долго были неприкасаемы. С другой стороны, как говорил сам отец, пан Альберт тоже был ему выгоден.
Долго не появляясь в Мельнике, пан Криштоф мог без особого труда быть в курсе дел, происходящих в теперь уже отписанном сыну старом имении матери. В общем, до какого-то времени Война старший попросту прикрывал заботливым крылышком своего слабого соседа.
Но, то всё было раньше. Что-то около года назад ситуация с переманиванием знати в ту или иную сторону заметно обострилась. Количество и сила рассенской её части стала жёстко перетягивать чашу весов на свою сторону и с прошедшей весны хозяева ранее неприкасаемых земель уже не могли считать себя достаточно защищенными. Подавляющее количество шляхты жило на русских землях, имея литовское самосознание, разговаривая на польском языке и теряясь в сложном выборе между католическими священиникками и правоверными.
Редкие семьи, хоть и находясь под страшным давлением со стороны христианского духовенства, а всё же держались ещё и за древнее православие, а потому в существующей больше на бумаге стране под названием Великое Княжество Литовское в воздухе витала неопределённость. Разумеется, никому это не нравилось. Паны упирались, стараясь ловко балансировать на тонкой дощечке между двумя берегами одной реки. Но к концу нынешнего лета и эта пресловутая дощечка стала опасно качаться, предлагая всем окончательно определиться с выбором политического берега.
Местная знать, просто вынуждена была драть с крайне закрепощённых крестьян по три шкуры. Отступать тем было некуда. Чувствуя неотвратимость всё более растущего влияния сильной восточной руки, те стали бежать от панов на рассенские земли, за Днепр. Многие из них на прощание даже сжигали дотла имения бывших хозяев, …что поделаешь, наболело…
Последний раз Якуб приезжал в эти места подростком. Тогда ещё была жива бабушка. Соседство с Патковскими дало ему возможность подружиться с сыном пана Альберта Андреем. Тот был старше Якуба на два года. Ровно на столько же лет младше его была дочь Патковских Сусанна — смешная, золотоволосая девочка с длинными, отливающими медью ресницами. Помнится, она всегда старалась участвовать в скрытых от взрослых озорных делах и развлечениях Андрея и Якуба.
Те же, имея с рождения весьма пытливые головы и будучи детьми деятельными, просто не знали границ в своём необузданном желании как следует познать этот мир.
Как-то, забравшись в глубину большого леса на пути к реке Малорита, где-то между Мельником и Патковицами друзья обнаружили развалины старой церкви. Каждый из них к тому времени уже был достаточно наслышан об этом месте. Ветхое, полуразвалившееся здание таило немало опасностей, а потому детям туда ходить строго воспрещалось. Купол церкви, сильно повредив шаткие, полусгнившие стены, рухнул внутрь здания храма ещё в те времена, когда мать бабушки Якуба была ребёнком. Говорят, при этом погиб священник, не желавший покидать этот пребывающий в запустении храм.
Что только не плели в народе о том, что де и сейчас в развалинах церкви обитает его призрак. По вечерам, в большие церковные праздники выходит он из развалин и с упрёком указывает редко появляющимся здесь людям на почерневшие от гнили стены: стыдитесь, мол, безбожники, что дали храму пропасть.
Впрочем, в то время ни друзей, ни часто следившую за ними тайком Сусанну не останавливало подобное соседство с призраком, скорее даже наоборот. Незримое присутствие тайны сдружило их и до самого конца лета эти развалины были им чуть ли не родным домом. Родители Андрея и бабушка Якуба, разумеется, ничего не знали о том, где целый день пропадают дети, доверяя их живым рассказам о том, как же хорошо гулять в парках и аллеях усадеб…
Поезд остановился. Слуги спрыгнули с козел. Слышно было, как кто-то из них пошёл к дому Патковских. Где-то в стороне залаяли собаки. Долгое время кроме них ничто не нарушало тишины спящей природы. Вдруг в сыром, холодном мраке ночи послышались чьи-то шаги. Где-то в тёмном углу зашевелился Свод.
— Пане Якуб, — тихо произнёс кто-то у двери, — это я, Збышек.
— Что там?
— Пан Война, — кланяясь, мягко ответил слуга, — мы с Мареком стучали во все окна. Никого ниц нема[i]. Мы обошли вокруг. Марек увидел огонь в пристройке на заднем дворе. Там начуе нейкая кабета[ii]. Это пан Альберт её тут оставил…
Якуб вышел из экипажа и остановился, кутаясь в дорожное покрывало от пронимающего до костей собачьего холода. Тёмные силуэты фигур слуг неясно прорисовывались на зыбком полотне тумана, подсвеченного восходящей над лесом луной. Война выдохнул перед собой большое облако пара:
— А где же сам пан Альберт? — невольно передёргивая плечами, спросил он.
— Они весь маёнток отселили, — вкрадчиво ответил Збышек. — У іх, пан Война, наўвокал пошасць гуляе[iii]. Дочка той кабеты, что сейчас следит за панским добром, умерла. Так пан эту тётку оставил тут, а селян и прислугу от греха подальше отселил в печища, рядом с маёнтком. Сам он с семьёй и прислугой на время в гумно перебрался, где-то возле леса, как раз по дороге в Мельник. Так что если пан желает, я думаю, мы их найдём?
— Едем…
Якуб забрался в экипаж и кони, гулко затопав копытами по сырой подмёрзшей земле, тронулись в путь. Поезд тяжело выкатил на мельницкую дорогу, поднимающуюся вверх к далёкой окраине леса. Позади, словно в опустившемся на землю облаке исчезло в непроглядном тумане безжизненно тёмное имение Патковских.
Огромная серебряная бляха луны заливала покрытое инеем поле щедрым, холодным светом. Здесь дышалось легче, не было той болезненной сырости, что пробиралась ледяным холодом даже под шерстяные дорожные покрывала, однако и ожидать тепла от ясной осенней ночи тоже не приходилось.
Молчавшая всю дорогу девушка вдруг призналась, что страшно замёрзла. Свод, узнав о чём она говорит от Якуба, несмотря на то, что и сам уже давно не чувствовал от холода пальцы ног, не стал упускать случая завоевать расположение красавицы. Он со всем отпущенным ему природой старанием принялся ухаживать за перепугавшейся подобному проявлению внимания крестьянкой. Англичанин накрывал её поверх тёплого полога чем-то из дорожного багажа, растирал ей ладони, согревал их своим дыханием и эта возня на какое-то время отвлекла всех от дороги. Но вот где-то рядом с поездом снова залаяли собаки и всякое движение вокруг промёрзшей панночки прекратилось.
Лошади остановились. Якуб прислушался. В гулком, холодном воздухе ясно слышались далёкие, едва различимые голоса людей. Через какое-то время у двери экипажа появился свет факела:
— Паночку, — скрытый пятном режущего глаза огня, тихо и торопливо произнёс где-то Зыгмусь, — пан Альберт и панна тут, в гумне. Яны баяцца пошасці, таму, калi пан Война жадае пройти до них, надо будет окурить огнём свою одежду. Тут, наўскрайку[iv] капна с сенам, так что можно надёргать жмень сколько и вас, пане, окурить…