Свод
Шрифт:
Якуб вышел из экипажа. Прямо перед ним, освещая факелом силуэты сутулящихся от холода слуг дяди Бенедикта, стоял кто-то из прислуги Патковских. Близкое присутствие огня прятало от взгляда молодого пана грозно рычавших где-то в темноте собак. Было ясно, что ещё несколько человек в стороне держат этих злых лохматых охранников.
— Пан Война, — поклонившись, отстранённо произнёс человек с факелом, — у вас какое-то дело до пана Альбэрта?
— Да какое дело? — Возмущаясь странному тону слуги, ответил Якуб. — Я проездом. Просто хотел выразить пану Патковскому почтение, только и всего.
— Да нас не можна, — замялся слуга, — алэ, як пан захцэ, то я 'yсё ж запрашу да вас пана Альберта?[v]
— Конечно запраси, мил человек! — Не без доли удивления настоял на своей просьбе Война.
Человек с факелом тут же отправился прочь, сбегая куда-то вниз под сенью раскидистых, полуголых веток деревьев. Играющие вокруг огня тени, будто оживали, протягивая из темноты к тому, кто посмел прервать их сон свои когтистые лапы. Вдоволь налаявшиеся собаки, понимая, что чужаки прибыли надолго, заметно притихли. Стоявший неподалёку Зыгмусь осторожно приблизился к пану:
— Паночку, — тихо прошептал он, — што ж то за пошасць такая, што пана з паннай ў гумно загнала? Вой баюся я, каб чаго ні было[vi]...
Война опасливо осмотрелся. Поезд стоял в тени. Старые, густые ели, растущие на самом краю леса способны были создать преграду даже дневному свету, что уж говорить о лунном. Да, пожалуй, слуга прав. И чернеющий впереди лес, и поднимающийся позади туман могут таить в себе много опасностей. На самом деле, было что-то неприятное и загадочное в том, как встречает своих гостей пан Альберт.
— Зыгмусь, — как можно мягче произнёс Якуб, — ты бы шепнул нашим, на козлах, чтобы чуть что были наготове.
— Пан Якуб, — вместо ответа неожиданно громко сказал слуга, — я пайду гляну коней. У варанога сёння дзень цугля[vii] выскаквае. Што я ні рабіў..., — продолжал он уже возле экипажа, — а ўсё адно. Трэ будзе кавалю аддаць, хай запляскае збоку, а то..., — далее слова хитреца Зыгмуся стали уже неразличимы.
Впереди, под деревьями снова появился свет. Было видно, что по тропинке поднимались двое. Тут же рядом с Войной, словно из-под земли вырос Свод. Англичанин, наблюдая за происходящим из проёма открытой дверцы экипажа, сразу понял, что именно сейчас может оказаться полезным молодому пану. Пират, каждой клеточкой своей испещрённой шрамами шкуры чувствующий опасность, был просто полон решимости. Якуб же, почувствовавший как его заграничный друг энергично пристраивает на пояс подарочную саблю дяди Бенедикта, мягко придержал его. Свет медленно приближался, являя жмурящимся гостям слугу, ведущего под руку какого-то пожилого человека. В нём с трудом узнавался пан Патковский. Да, приходилось признать, что время не пощадило былого служащего мельницкого суда.
Пан Альберт в это время поочерёдно всматривался в лица Якуба и Свода, как видно, не решаясь отдать предпочтение ни одному из них, в вопросе кто же из них Война? Молодой сосед Патковского не стал мучить старика:
— Пан Альберт, — сказал он и указал на англичанина, — это мистер Ричмонд Свод, он иностранец, а я сын пана Криштофа…
— Яку-у-уб, — радостно протянул бархатным голосом Патковский. — Мальчик мой, да тебя не узнать…, — старик прижал сухую руку к груди и едва заметно поклонился, — доброй ночи вам, пан Война, и вам, пан Ричмонд. Пше проше выбачэння[viii] за тое, что встречаю вас, не в имении. Что делать? По всем сёлам вокруг скачет зараза. Растут, ширятся погосты, хотя, что тут удивляться, они всегда растут быстрее городов и сёл. Видишь, приходится жить в гумне, по три раза на день окуривать себя огнём. Панна Ядвига ругается, а поделать ничего не можем. Я думаю отправить её от греха подальше в Краков к брату, а как обвыкнется там, так и Сусанну заберёт. Не годится молодой панночке в гумне жить…
Патковский легонько взял Якуба под локоть:
— Нам бы с тобой, друже, о дальнем наделе земли поговорить, что за церковью…
Война младший округлил глаза, но, перехватив взгляд старика, особенно выразительный в лунном свете, мигом смекнул, что эта его внезапная просьба, только предлог уединиться.
Он тут же кивнул в ответ:
— Ричи, — тихо сказал он по-английски своему насторожившемуся товарищу, — ждите меня здесь. Мне нужно с глазу на глаз кое-что обсудить с этим пожилым джентльменом.
Англичанин послушно отошёл к поезду, а Якуб и Патковский пройдя часть пути следом за ним, обогнули экипаж и отправились вниз по дороге в сторону имения. Вскоре они вышли в залитое лунным светом поле, усыпанное холодным серебром инея.
Пан Патковский не спешил начинать разговор. Соседи отмеряли не меньше сотни шагов, прежде чем он, осторожно оглянувшись по сторонам, со вздохом произнёс:
— Вот уже и «Белый дед»…
Якуб с удивлением посмотрел на соседа.
— «Белый дед», — с улыбкой пояснил тот, — так в народе называют густой иней, белый, …как дед. Я это к тому, что уже подмораживает, — продолжил он, — скоро «дзяды[ix]», а там уже и коляды, — Патковский заметно сбавил шаг. — Неладно у нас, Якуб, — сразу переключаясь к сути разговора, гораздо тише сказал он. — Думаешь, что мы и в самом деле в гумне от пашасці хаваемся? Яна, канечне, гуляе сабака, губіць людзей, але ж не да таго, каб пан, як тлусты пацук па кутах хаваўся[x]. — Пан Альберт сам улыбнулся тому, что красочно описал обрушившуюся на них напасть на мужицком языке. Он остановился:
— Время настало такое, — продолжил Патковский, — что если ты имеешь под собой хоть что-то, не доведётся тебе спать спокойно. Тут либо крестьяне подпустят «красного петуха», либо ночные гости Базыля Хмызы обдерут до нитки. А то ещё и того хуже, русаки под себя подгребут. Не пойдёшь под них, сам отправишься в Базыли Хмызы или на тот свет, а на твоё добро сядет своим толстым задом какой-нибудь русский воевода.
Чему ты улыбаешься, мой мальчик? Насмотришься ещё. Они тут, будто помня стародавние времена, когда сидели на землях от океана до океана, шастают как у себя дома. Не покормишь, не попоишь — спалят. Плохо покормишь, попоишь — спалят. Перекормишь, перепоишь — точно спалят. Пока в Мельнике и на ваших землях хозяин был в отъезде, их не трогали. Но вот, теперь появился ты — хозяин, стало быть, начнут охаживать и тебя, как и меня когда-то. Хотя с меня особо-то и взять нечего, я бедный и старый. Андрея отослал учиться в Лейпциг к моему младшему брату Ёгану. Что поделаешь, отцовское крыло нынче не защита. Панну Ядвисю и Сусанну отвезу в Краков и вот только тогда, может быть, вздохну полегче.
Скажи, ты помнишь Станислава Карсницкого — маршалка Радивилов? Хотя, …откуда ты можешь его помнить? — Патковский отчаянно махнул рукой. — Отец твой его знает. Так вот не так давно Карсницкий, миль сорок восточнее на ту сторону Буга посадил на три села своего сына. Так уж вышло, что малый его сильно разгулялся где-то за границей. Не знаю, что он там ел или пил, а вскочил на отцовские деньги в такую гайню[xi], что с того разгула даже слегка умом тронулся. Станислав его оттуда забрал, дал сёла и приказал, чтобы грехи перед господом замолить, выстроить малый кальвинистский собор вместо церквушки, что, как и наша, развалилась там к тому времени в хлам.
Сын Карсницкого как видно в содеянных грехах покаялся, и слова отца принял к сердцу так, как и надо это делать, благо пан Станислав и денег ему на строительство дал.
Остатки церкви разобрали, а на том месте, где она стояла, выкорчевали лес и стали строить собор. По слухам храм поднимали — всем храмам храм. Выстроили стены, уже доделывали башню, ждали только колокола. Их окрестить на голос должен был сам остробрамский священник, наместник Папы. Но тут пришли рассены, увидели, что Карсницкие убрали их старый церковный мусор и в отместку за это сравняли с землёй их недостроенный собор. Русаки дня два искали и отца Карсницкого, и младшего, чтобы и с ними как следует поквитаться, да они вовремя спрятались. Удрали аж под Новогрудок, у них там большое имение.