Свод
Шрифт:
— Война, чёрт побери! — Зашипел Свод. — Спрячьтесь за шею лошади! Если вторая стрела попадёт вам в голову, едва ли вы сможете так же её рассматривать…
С этими словами англичанин бесцеремонно шлёпнул по загривку бледнеющего Якуба, и тот, придя, наконец, в себя растерянно произнёс:
— Я жду…
— Чего?! — Теряя самообладание, выкрикнул Ричи.
— Мне совсем не больно, — спокойно ответил Война. — Я думал, что от подобного ранения люди просто умирают от боли…
— Что ж, — не без сарказма заметил Свод, — кто-то попал в вас весьма удачно. Может быть, это какой-то местный доктор-кровопускатель? Поверьте, мой друг, сегодня ночью и в самое ближайшее время вы в полной мере сможете узнать, что такое боль, если, конечно, мы доживём и до ночи, и до тех самых будущих времён. — Ричи стал осматриваться над спинами пританцовывающих лошадей. — Что-то мне подсказывает, — тихо сказал он, — что к нам сейчас выйдут парламентёры. В противном случае, нас бы уже истыкали стрелами, как ежей.
Война, я не думаю, что нас окружают англичане, поэтому разговаривать с теми, кто нас так ловко обложил, придётся вам. Очнитесь...
Как и говорил Ричмонд, лес не долго поил их обманчивой тишиной. Вскоре вокруг холма под ногами пока ещё остававшихся невидимыми людей, стали потрескивать сухие ветки.
Якуба и его товарища действительно обложили, словно диких кабанов на самой макушке этого, трижды проклятого холма. Неоднократно попадавший в разные переделки пират понимал, что уйти с боем отсюда невозможно и пресловутая теория вояк о том, что захвативший высоту обладает в бою преимуществом получала прямое опровержение.
— Эй, — выкрикнул Война, — кто тут? Мы знаем, что вы …вокруг!
— Што ж ты крычыш, паночку? — спокойно ответил ему кто-то из-за близлежащих деревьев. — Гэта добра, што ведаеш. А каб ты і далей не забыўся да каго завітаў, мы табе стралу падаравалі[vii]....
Словам говорившего ответил отдалённый хохот, по меньшей мере, пятерых человек, но Якуб не видел никого. Он покосился на всматривающегося в лес англичанина и выкрикнул:
— Чего вы хотите?
Лес ответил короткой паузой после которой ему ответил всё тот же неприятный голос:
— Хай бы ўжо і ты нас чым добрым адарыў...
— Магу, — переходя на мужицкий язык, ответил Якуб, — тую стралу, што тырчыць з маёй нагі. Як кажуць, ад сябе адрываю, але чаго не зробіш для добрых людзей?[viii]
— О! — Довольно ответили ему из-за другого дерева. — Бач, хлопцы? Як пану трэба, дык і па-мужыцку размаўляць умее. ...Аддавай, пан, сваю шаблю і што маеш з грошай. І другому пану тое самае скажы. Ён што, не чуе? Нямы?[ix]
— А другі, — ответил вместо Якуба первый из говоривших, — мабыць, ад страху штаны памачыў жоўтай вадой[x]...
Лес снова рассыпался лихим смехом, а Свод побагровел.
— Я так понимаю, — тихо сказал он, — над нами сейчас потешаются?
— Мягко сказано, — также негромко ответил Война.
— Чёрт, — в бессильной злобе выругался англичанин, — клянусь своей кровью, я их достану, с того света достану, даже если меня сегодня убьют…
— Свод, — терпеливо дослушав всё это, вздохнул Якуб, — они требуют наши сабли и деньги…
— Саблю? — С досадой прорычал Ричи. — Клянусь богом, я дал бы им отведать её сейчас же, но …их больше и я боюсь, это не нам в этой ситуации диктовать условия. Хорошо, положим, сабли мы им отдадим, но денег-то у меня всё равно нет…
— Вы будете смеяться, Свод, — морщась на просыпающуюся боль в бедре, произнёс Война, — но у меня тоже…
Такого позора ни англичанин, ни литовец ещё никогда не испытывали. Люди Базыля Хмызы, а именно так они себя отрекомендовали, в качестве откупного платежа отобрали у них сабли, одежду и обувь, оставив несчастных господ в полунагом виде прямо посреди леса. И если Якуб имел хотя бы штаны, они были сильно испорчены кровью и потому не понадобились лесным сборщикам налогов, то у Свода отобрали всё, кроме белых немецких панталон.
Исчезли разбойники так же быстро, как и появились. Лошадей они отбирать не стали, как видно здесь, в лесу, можно было прекрасно обходиться и без них. Да это и понятно. Ведь следы лошадей всегда заметны, а оставлять следы это как раз то, что лесным разбойникам было делать непозволительно…
Становилось темно, холодно, а ещё просто страшно. Стоило только представить, что молодой пан Война и его заграничный гость в таком виде должны будут возвращаться домой. И всё это после недавней лихой скачки во всеоружии на глазах изумлённых красотой и величием этого действа крестьян панского села Мельница, что стояло у самого замка…
Войну действительно подстрелили удачно. И хоть нога сильно болела, рана почти не кровоточила. Стрелу пока нельзя было вытаскивать. В противном случае молодой пан потерял бы много крови. С помощью Ричи он взобрался на круп лошади и, наклонившись вперёд, обнял смирное животное за шею. Англичанин, осторожно ступая босыми ногами по колючему настилу леса, повёл лошадей к лесной окраине.
Худо ли бедно, а выбрались они в уже знакомое поле. Здесь уже и Свод сумел взобраться в седло. Медленно, давая возможность приближающейся ночи войти в свои права, они отправились в сторону Мельника.
Объехав стороной два хутора и перебравшись через мелководную речушку, жертвы разбойничьего нападения к своему облегчению заметили невдалеке на зубчатом фоне парковых деревьев шпили родового замка Якуба.
Война был плох. Его мутило, лихорадило, но он держался молодцом до самых ворот, пока их не встретили слуги, которые как раз в это время выставляли факела по случаю задержки пана. Один из них тут же вскочил на панскую лошадь и ускакал куда-то, как понял Свод, за доктором. Якуба отнесли в комнату и уложили в постель. Если езде в седле стрела, торчащая у него из ноги, не мешала, то в постели с ней было достаточно много мороки. Для того чтобы устроить его поудобнее, ногу пришлось согнуть, что заставило Войну просто взвыть от боли.
Промёрзшему до костей Ричмонду принесли одежду и дали выпить что-то, что едва не сожгло ему нутро. Первоначальное впечатление было такое, что он проглотил пинту раскалённого свинца. Но, как известно, люди ко всему привыкают. Стоило пирату немного потерпеть, тот самый горький как полынь напиток согрел его кровь и успокоил распалённую жаждой мести голову. Ричи, наконец, смог взять себя в руки. Остывающее самолюбие отпускало сердце, а нахлынувшая волна спокойствия заметно притупила безумный порыв ярости и немедленное желание мчаться в лес и мстить.