Своеволие философии
Шрифт:
Сохранился один исторический анекдот, ясно характеризующий личность философа, его дипломатический талант и мудрость. Однажды, работа Монтеня над Опытами была прервана взволнованным слугой, сообщившим, что к замку движется вооруженная толпа гугенотов, готовая устроить погром. Будучи католиком Монтень оставался верен своей церкви, но тяжело переживал безумие межконфессиональной бойни. Решение было принято мгновенно. Когда толпа подступила к стенам замка, ворота распахнулись и… перед оторопевшими незваными гостями отрылся внутренний двор, уставленный столами с угощением. Конфликт был погашен и перерос в дружеское застолье. Известно, что Монтень пользовался уважением и авторитетом, и его государственная карьера складывалась невероятно удачно, несмотря на полное безразличие философа к продвижению по служебной лестнице.
Творчество Монтеня – первый проект исследования любви, смерти, счастья, удовольствия, желания, пола, секса как философских вопросов. Монтень предельно откровенен, ставя эксперимент над собой. Для него нет табуированных тем, нет запретных откровений. Его сила в максимальной открытости жизни и сочувственном внимании к любым проявлениям тела и души. Его опора – мастерство свободного ориентирования в античном и средневековом наследии, продуманном, пережитом, ставшим частью личного жизненного мира мыслителя. Тексты Монтеня учат жить свободным и умирать свободным, искусству преодоления страха смерти, избавляющему нас от какого бы ни было подчинения и принуждения: «Кто научился умирать, тот разучился быть рабом».
О том, что философствовать – это значит учиться умирать 25
Цицерон говорит, что философствовать – это не что иное, как приуготовлять себя к смерти 26 . И это тем более верно, ибо исследование и размышление влекут нашу душу за пределы нашего бренного «я», отрывают ее от тела, а это и есть некое предвосхищение и подобие смерти; короче говоря, вся мудрость и все рассуждения в нашем мире сводятся, в конечном итоге, к тому, чтобы научить нас не бояться смерти. И в самом деле, либо наш разум смеется над нами, либо, если это не так, он должен стремиться только к одной-единственной цели, а именно, обеспечить нам удовлетворение наших желаний, и вся его деятельность должна быть направлена лишь на то, чтобы доставить нам возможность творить добро и жить в свое удовольствие, как сказано в Священном писании 27 . Все в этом мире твердо убеждены, что наша конечная цель – удовольствие, и спор идет лишь о том, каким образом достигнуть его; противоположное мнение было бы тотчас отвергнуто, ибо кто стал бы слушать человека, утверждающего, что цель наших усилий – наши бедствия и страдания?
25
Фр.: “Que philosopher c’est apprendre `a mourir”. Оба текста (Эссе «О праздности», опубликованное в первом разделе книги, и эссе «О том, что философствовать – это значит учиться умирать») были впервые опубликованы в 1580 г. в Бордо в 1-й книге сборника эссе Монтеня “Essais de Messire Michel Seigner de Montaigne” (под № 8 и 20). Сборник переиздавался в 1582 и 1587 гг. без изменений, в 1588 г. был расширен за счет новой 3-й книги. Сами эссе были дополнены многочисленными цитатами преимущественно из сочинений классических авторов, которые просто инкорпорировались в существующий текст.
За написание «Опытов» Монтень взялся в 1571 г., когда удалился на покой от государственных дел. Считается, что изначально он намеревался почтить память своего покойного друга Этьена де ла Боэси (Боэти), создавая свои эссе как обрамление для его юношеского сочинения «Рассуждение о добровольном рабстве» (“De la Servitude Volontaire”), которое Монтень хотел вставить как главу под № 29 в первой книге «Опытов», сразу после эссе о дружбе. От этого замысла Монтеню пришлось отказаться по политическим причинам. Но стилистика 1-й книги носит печать этого замысла: поскольку «Опыты» задумывались как посмертный памятник другу, бывшему для Монтеня воплощением идеального дворянина, рассуждение в 1-й книге выстраивается с позиций аристократического сознания и скептического отношения к человеку. Отсутствие явных тематических блоков также отвечает задумке автора, который просто хотел записывать спонтанно приходящие в голову мысли по образцу сочинений в жанре “silva rerum” (лат. «лес вещей»).
Считается, что эссе писались не в том порядке, в каком они были впоследствии опубликованы в 1580 г. Текст «О праздности» создавался одним из первых, не позднее рубежа 1571–1572 гг., то есть вскоре после отказа Монтеня от государственной службы, и служит как будто попыткой оправдать перед самим собой собственное дерзновение взяться за перо. Основная часть эссе «О том, что философствовать – это значит учиться умирать» была написала около середины марта 1572 г. (одновременно с эссе «О том, что нельзя судить, счастлив ли кто-нибудь, пока он не умер»), а завершающие фрагменты, которые не очень связаны с основной частью, создавались не позднее конца 1578 г. Ранним эссе присущ компилятивный и безличный характер: собственные рефлексии Монтеня сведены до минимума, но богато иллюстрированы максимами, цитатами и примерами, а потому эти тексты напоминают компиляцию античной учености наподобие «Аттических ночей» Авла Геллия. Лишь потом тема «Я» выкристаллизовывает в качестве основной темы «Опытов» Монтеня.
В 1676 г. «Опыты» были включены Католической Церковью в «Индекс запрещенных книг».
Публикуется в переводе А.С. Бобовича по изданию: Монтень М. Опыты. Кн. I и II. М.: Наука, 1979. С. 76–91.
26
«…философствовать – это… приуготовлять себя к смерти» (Цицерон. Тускуланские беседы, I, 30).
27
«…жить в свое удовольствие…» (См. Екклезиаст, III, 12).
Разногласия между философскими школами в этом случае – чисто словесные. Transcurramus sollertissimas nugas 28 . Здесь больше упрямства и препирательства по мелочам, чем подобало бы людям такого возвышенного призвания. Впрочем, кого бы ни взялся изображать человек, он всегда играет вместе с тем и себя самого. Что бы ни говорили, но даже в самой добродетели конечная цель наслаждение. Мне нравится дразнить этим словом слух тех, кому оно очень не по душе. И когда оно действительно обозначает высшую степень удовольствия и полнейшую удовлетворенность, подобное наслаждение в большей мере зависит от добродетели, чем от чего-либо иного. Становясь более живым, острым, сильным и мужественным, такое наслаждение делается от этого лишь более сладостным. И нам следовало бы скорее обозначать его более мягким, более милым и естественным словом «удовольствие», нежели словом «вожделение», как его часто именуют. Что до этого более низменного наслаждения, то если оно вообще заслуживает этого прекрасного названия, то разве что в порядке соперничества, а не по праву. Я нахожу, что этот вид наслаждения еще более, чем добродетель, сопряжен с неприятностями и лишениями всякого рода. Мало того, что оно мимолетно, зыбко и преходяще, ему также присущи и свои бдения, и свои посты, и свои тяготы, и пот, и кровь; сверх того, с ним сопряжены особые, крайне мучительные и самые разнообразные страдания, а затем пресыщение, до такой степени тягостное, что его можно приравнять к наказанию. Мы глубоко заблуждаемся, считая, что эти трудности и помехи обостряют также наслаждение и придают ему особую пряность, подобно тому как это происходит в природе, где противоположности, сталкиваясь, вливают друг в друга новую жизнь; но в не меньшее заблуждение мы впадаем, когда, переходя к добродетели, говорим, что сопряженные с нею трудности и невзгоды превращают ее в бремя для нас, делают чем-то бесконечно суровым и недоступным, ибо тут гораздо больше, чем в сравнении с вышеназванным наслаждением, они облагораживают, обостряют и усиливают божественное и совершенное удовольствие, которое добродетель дарует нам. Поистине недостоин общения с добродетелью тот, кто кладет на чаши весов жертвы, которых она от нас требует, и приносимые ею плоды, сравнивая их вес; такой человек не представляет себе ни благодеяний добродетели, ни всей ее прелести. Если кто утверждает, что достижение добродетели – дело мучительное и трудное и что лишь обладание ею приятно, это все равно как если бы он говорил, что она всегда неприятна. Разве есть у человека такие средства, с помощью которых кто-нибудь хоть однажды достиг полного обладания ею? Наиболее совершенные среди нас почитали себя счастливыми и тогда, когда им выпадала возможность добиваться ее, хоть немного приблизиться к ней, без надежды обладать когда-нибудь ею. Но говорящие так ошибаются: ведь погоня за всеми известными нам удовольствиями сама по себе вызывает в нас приятное чувство. Само стремление порождает в нас желанный образ, а ведь в нем содержится добрая доля того, к чему должны привести наши действия, и представление о вещи едино с ее образом по своей сущности. Блаженство и счастье, которыми светится добродетель, заливают ярким сиянием все имеющее к ней отношение, начиная с преддверия и кончая последним ее пределом. И одно из главнейших благодеяний ее – презрение к смерти; оно придает нашей жизни спокойствие и безмятежность, оно позволяет вкушать ее чистые и мирные радости; когда же этого нет – отравлены и все прочие наслаждения.
28
Давайте оставим эти мелкие ухищрения (лат.). – (Сенека. Письма, 117, 30).
Вот почему все философские учения встречаются и сходятся в этой точке. И хотя они в один голос предписывают нам презирать страдания, нищету и другие невзгоды, которым подвержена жизнь человека, все же не это должно быть первейшей нашей заботою, как потому, что эти невзгоды не столь уже неизбежны (большая часть людей проживает жизнь, не испытав нищеты, а некоторые – даже не зная, что такое физическое страдание и болезни, каков, например, музыкант Ксенофил, умерший в возрасте ста шести лет и пользовавшийся до самой смерти прекрасным здоровьем 29 ), так и потому, что, на худой конец, когда мы того пожелаем, можно прибегнуть к помощи смерти, которая положит предел нашему земному существованию и прекратит наши мытарства. Но что касается смерти, то она неизбежна:
29
«…Ксенофил, умерший в возрасте ста шести лет…» (Валерий Максим, VIII, 13, 3). Здесь у Монтеня неточность: Ксенофил – философ, а музыкант Аристоксен.
Из чего следует, что если она внушает нам страх, то это является вечным источником наших мучений, облегчить которые невозможно. Она подкрадывается к нам отовсюду. Мы можем, сколько угодно, оборачиваться во все стороны, как мы делаем это в подозрительных местах: quae quasi saxum Tantalo semper impendet 31 . Наши парламенты нередко отсылают преступников для исполнения над ними смертного приговора в то самое место, где совершено преступление. Заходите с ними по дороге в роскошнейшие дома, угощайте их там изысканнейшими яствами и напитками,
30
Все мы влекомы к одному и тому же; для всех встряхивается урна, позже ли, раньше ли – выпадет жребий и нас для вечной погибели обречет ладье [Харона] (лат.). – (Гораций. Оды, II, 3, 25 сл.).
31
Она всегда угрожает, словно скала Тантала (лат.) – (Цицерон. О высшем благе и высшем зле, I, 18).
думаете ли вы, что они смогут испытать от этого удовольствие и что конечная цель их путешествия, которая у них всегда перед глазами, не отобьет у них вкуса ко всей этой роскоши, и та не поблекнет для них?
Audit iter, numeratque dies, spatioque viarumMetitur vitam, torquetur peste futura 33 .32
…ни сицилийские яства не будут услаждать его, ни пение птиц и игра на кифаре не возвратят ему сна (лат.) – (Гораций. Оды. III, 1, 18 сл.).
33
Он тревожится о пути, считает дни, отмеряет жизнь дальностью дорог и мучим мыслями о грядущих бедствиях (лат.). – (Клавдиан. Против Руфина, II, 137–138).
Конечная точка нашего жизненного пути – это смерть, предел наших стремлений, и если она вселяет в нас ужас, то можно ли сделать хотя бы один-единственный шаг, не дрожа при этом, как в лихорадке? Лекарство, применяемое невежественными людьми – вовсе не думать о ней. Но какая животная тупость нужна для того, чтобы обладать такой слепотой! Таким только и взнуздывать осла с хвоста.
Qui capite ipse suo instituit vestigia retro, — 3434
Он задумал идти, вывернув голову назад (лат.). – (Лукреций, IV, 472).
и нет ничего удивительного, что подобные люди нередко попадаются в западню. Они страшатся назвать смерть по имени, и большинство из них при произнесении кем-нибудь этого слова крестится так же, как при упоминании дьявола. И так как в завещании необходимо упомянуть смерть, то не ждите, чтобы они подумали о его составлении прежде, чем врач произнесет над ними свой последний приговор; и одному богу известно, в каком состоянии находятся их умственные способности, когда, терзаемые смертными муками и страхом, они принимаются, наконец, стряпать его.
Так как слог, обозначавший на языке римлян «смерть» 35 , слишком резал их слух, и в его звучании им слышалось нечто зловещее, они научились либо избегать его вовсе, либо заменять перифразами. Вместо того, чтобы сказать «он умер», они говорили «он перестал жить» или «он отжил свое». Поскольку здесь упоминается жизнь, хотя бы и завершившаяся, это приносило им известное утешение. Мы заимствовали отсюда наше: «покойный господин имя рек». При случае, как говорится, слово дороже денег. Я родился между одиннадцатью часами и полночью, в последний день февраля тысяча пятьсот тридцать третьего года по нашему нынешнему летоисчислению, то есть, считая началом года январь 36 . Две недели тому назад закончился тридцать девятый год моей жизни, и мне следует прожить, по крайней мере, еще столько же. Было бы безрассудством, однако, воздерживаться от мыслей о такой далекой, казалось бы, вещи. В самом деле, и стар и млад одинаково сходят в могилу. Всякий не иначе уходит из жизни, как если бы он только что вступил в нее. Добавьте сюда, что нет столь дряхлого старца, который, памятуя о Мафусаиле 37 , не рассчитывал бы прожить еще годиков двадцать. Но, жалкий глупец, – ибо что же иное ты собой представляешь! – кто установил срок твоей жизни? Ты основываешься на болтовне врачей. Присмотрись лучше к тому, что окружает тебя, обратись к своему личному опыту. Если исходить из естественного хода вещей, то ты уже долгое время живешь благодаря особому благоволению неба. Ты превысил обычный срок человеческой жизни. И дабы ты мог убедиться в этом, подсчитай, сколько твоих знакомых умерло ранее твоего возраста, и ты увидишь, что таких много больше, чем тех, кто дожил до твоих лет. Составь, кроме того, список украсивших свою жизнь славою, и я побьюсь об заклад, что в нем окажется значительно больше умерших до тридцатипятилетнего возраста, чем перешедших этот порог. Разум и благочестие предписывают нам считать образцом человеческой жизни жизнь Христа; но она кончилась для него, когда ему было тридцать три года. Величайший среди людей, на этот раз просто человек – я имею в виду Александра – умер в таком же возрасте.
35
«…слог, обозначавший на языке римлян «смерть»… – По-латыни смерть – more.
36
«…по нашему нынешнему летосчислению…» – Карл IX ордонансом 1563 г. повелел считать началом года 1 января. Раньше год начинался с пасхи.
37
«…памятуя о Мафусаиле…» – Согласно библейской легенде, патриарх Мафусаил прожил 969 лет.