Своеволие философии
Шрифт:
Стоики, несомненно, уделяли смерти чрезмерно много внимания и пышными к ней приготовлениями делали ее еще более устрашающей. Мне же более по душе тот, “qui finem vitae extremum inter munera ponat naturae” 86 . Умереть столь же естественно, как и родиться; а для младенца второе, быть может, не менее болезненно, чем первое. Кто умирает за важным делом – подобен раненному в жарком бою, поначалу едва ощущающему боль. Поэтому, кто поглощен благими помыслами, тот поистине избавлен от мук смерти. Но всего слаще, поверьте, звучит гимн “Nunc dimittis” 87 , когда человек достиг достойной цели и оправдал ожидания. У смерти есть еще то, что она открывает врата доброй славы и унимает завистников: “Extinctus amabitur idem” 88 .
86
«Что почитает за дар природы предел своей жизни» (Ювенал. Сатиры, X, 358).
87
«Ныне отпускаешь» (Лук., 2, 29).
88
«И после смерти его будут любить» (ср.: Гораций. Послания, 11,1).
О высокой должности 89
Высокая
89
Англ.: “Of Great Place”. Эссе публикуется в переводе З.Е. Александровой по изданию: Бэкон Ф. Соч.: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1978. С. 373–376. (Философское наследие).
90
«Так как ты уже не тот, что был, у тебя нет причин быть привязанным к жизни» (Цицерон. Письма к близким, VII, 3).
Высоким особам, чтобы считать себя счастливыми, необходимо справляться о мнении других, ибо сами они не могут чувствовать счастья. Им надо думать о себе то, что думают о них другие, кто охотно оказался бы на их месте, и тогда они счастливы или слывут таковыми. Но втайне они, быть может, иного мнения; ведь они первыми узнают о своих горестях и последними – о своих ошибках. И всегда высокие особы – чужие самим себе; в сутолоке дел им недосуг позаботиться о здоровье телесном или душевном: “Illi mors gravis incubat, qui notus nimis omnibus, ignotus moritur sibi” 91 . Высокая должность позволяет творить как добро, так и зло; в этом смысле она – проклятие, ибо, чтобы уберечься от зла, мало не хотеть его, надо еще и не мочь. Зато возможность делать добро есть подлинное и законное оправдание властолюбию, ибо добрые помыслы, конечно, угодны Богу, но людям от них не более проку, чем от сладостных снов, покуда помыслы не воплощены в дела; а это невозможно без высокого сана и власти, служащих удобной позицией. Заслуги и добрые дела есть цель наших трудов, а сознание таковых – венец нашего отдыха. Кто может, как господь Бог, созерцать свои творения, может и почить от трудов своих. “Et conversus deus, ut aspiceret opera, quae fecerunt manus suae, vidit quod omnia essent bona nimis” 92 – а там и отдохнул в день субботний.
91
«Смерть страшна, тяжела тому, кто, хорошо известный всем, сам до смерти не знал себя» (Сенека. Тиэст, 470–472).
92
«И обернулся бог, чтобы взглянуть на дела, которые совершили руки его, и увидел, что все это очень хорошо» (см.: Быт. 1:31).
В отправлении должности следуй лучшим образцам, ибо примеры стоят целого сборника прописей. А спустя немного, возьми за образец себя самого и со всей строгостью выясни, не лучше ли шло у тебя дело вначале. Не пренебрегай и примером тех, кто в той же должности выказал себя дурно – не для того, чтобы порочить их память и тем прибавлять себе заслуг, но чтобы знать, чего надлежит избегать. Итак, вводи улучшения без похвальбы и без поношения предшественников и прежних порядков; но возьми себе за правило не только следовать достойным примерам, а и самому создавать их. Возводи все установления к первооснове и старайся проследить, в чем и как подверглись они искажениям; но совета ищи и у старых времен и у новых: у старых заимствуй, что лучше, у новых – что пригоднее. По возможности будь последователен, дабы люди заранее знали, чего ожидать; но не будь чересчур самонадеян и своеволен и разъясняй свое поведение, если отступаешь от обычных своих правил. Блюди подобающие тебе права, но не взывай при этом к законам; лучше утвердиться в своем праве молча и de facto, нежели заявлять о нем громко и вызывающе. Блюди также права своих подчиненных и считай за большую честь руководить в главном, нежели вмешиваться во все. Привлекай помощников и советников и не гони за докучливость тех, кто осведомляет тебя, но, напротив, встречай их приветливо.
Власть имущим присущи четыре главных порока: промедления, подкупность, грубость в обхождении и податливость. Чтобы не было промедлений, облегчи к себе доступ; держись назначенных сроков; не откладывай повседневных дел и без крайней нужды не берись за несколько дел сразу. Чтобы не было подкупов, свяжи не только руки берущие – т. е. свои и слуг своих, но также и руки дающие – своих просителей. Для первого надо лишь быть неподкупным, для второго же – открыто о том заявлять и клеймить лихоимство. Избегай не только проступка, но и подозрения. Кто переменчив и меняется без видимой причины, может быть заподозрен в подкупности. Поэтому всякую перемену во мнениях или образе действий провозглашай открыто, вместе с причинами, к ней побудившими, но не вздумай утаивать. Доверенный слуга или любимец, если по видимости ничем не заслуживает доверия, всеми считается обычно за пособника в тайном лихоимстве. Что касается грубого обхождения, то это ненужный повод к недовольству. Строгость рождает страх, но грубость рождает ненависть. От властей и порицание должно быть степенным, а не оскорбительным. Что до податливости, то она хуже лихоимства; ибо взятки берут лишь от случая к случаю, а кто поддается назойливости или пустой лести, того никогда не оставляют в покое. Как говорит Соломон: «Быть лицеприятным – нехорошо: такой человек и за кусок хлеба предаст истину» 93 .
93
Пр. 28:21.
Справедлива древняя поговорка: «Место кажет человека». Только одних оно кажет в хорошем виде, а других – в плохом. “Omnium consensu capax imperii, nisi imperasset” 94 , – сказал Тацит о Гальбе; но о Веспасиане он говорит: “Solus imperantium, Vespasianus mutatus in melius” 95 . Правда, в первом случае речь идет о способностях; во втором – о нраве и обхождении. Кого почести изменяют к лучшему, тот наверняка по природе великодушен. Ибо почести подобают – или должны подобать – именно добродетели; и как в природе все движется стремительно к своему месту и спокойно – по достижении его, так и добродетель стремительна, когда одержима честолюбием, и умиротворяется, когда облечена властью. На большую высоту всегда восходят не прямо, но по винтовой лестнице; и если имеются партии, то при восхождении нужно искать опоры, а взойдя на вершину – равновесия. К памяти предшественника будь справедлив и почтителен, ибо иначе этот долг наверняка отдадут ему после тебя. К соратникам имей уважение; лучше призвать их, когда они того не ждут, чем обойти, когда они надеются быть призванными. В личных беседах с просителями не следует слишком помнить о своем сане или напоминать о нем; но
94
«Все считали его способным стать императором, пока он им не стал» (Тацит. История, I, 49).
95
«Единственный, кто, ставши принцепсом, изменился к лучшему» (Тацит. История, I, 50).
О мнимой мудрости 96
Существовало мнение, что французы на самом деле мудрее, чем они кажутся, а испанцы кажутся более мудрыми, чем они есть на самом деле. Не знаю, насколько это может быть справедливо в отношении народов, но, безусловно, это справедливо в отношении людей. Ведь как говорит апостол о притворно благочестивых людях: «Имеющие вид благочестия, от силы же его отрекшиеся» 97 , так, конечно, существуют такие, кто, не имея от мудрости и способностей ничего или почти ничего, сохраняют при этом самый торжественный вид, “magno conatu nugas” 98 .
96
Англ.: “Of Seeming Wise”. Эссе публикуется в переводе Е.С. Лагутина по изданию: Бэкон Ф. Соч.: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1978. С. 405–408. (Философское наследие).
97
Иер. 6:16.
98
2Тим. 3:5. «Из пустяка делаешь великое дело» (Теренций. Самоистязатель, III, 5, 8).
Людям трезвым смешно наблюдать, к каким уловкам прибегают эти формалисты и какие используют увеличительные стекла, чтобы выдать плоскую поверхность за тело, имеющее объем и глубину; все это достойно сатирического осмеяния. Некоторые настолько скрытны и сдержанны, что будут показывать свои товары (т. е. то, чем богаты) только при тусклом освещении и всегда сделают вид, будто они что-то удерживают про себя; и даже когда они сами знают, что говорят о вещах, в которых хорошенько не разбираются, тем не менее у других людей они создают такое впечатление, будто знают и то, о чем не могут говорить. Некоторые помогают себе мимикой и жестами и мудры при помощи знаков; так, Цицерон говорит о Пизоне, что когда тот отвечал ему, то поднял одну бровь высоко на лоб, а вторую опустил до подбородка: “Respondes, altero ad frontem sublato, altero ad mentum depresso supercilio; crudelitatem tibi non placere” 99 .
99
«Отвечаешь, одну бровь задирая на лоб, а другую опуская до самого подбородка; но свирепость тебе не идет» (Цицерон. Против Пизона, VI).
Некоторые думают подтвердить свои знания, произнося внушительные слова тоном, не допускающим возражения, а затем продолжают говорить, как будто бы уже принято и одобрено то, чего они не могут доказать. Другие, если что-либо находится вне пределов досягаемости их разума, притворяются, что презирают это или не обращают на него внимания как на несущественное или курьезное, и тем самым выдают свое невежество за некую рассудительность. Есть и такие, которые всегда с чем-либо не согласны и обычно, изумив людей какой-либо тонкостью, избегают существа дела, закрывая вопрос; о таких людях А. Геллий сказал: “Hominem delirum, qui verborum minutiis rerum frangit pondera” 100 . Платон в своем «Протагоре» также с презрением выводит человека такого рода в образе Продика и заставляет его произнести речь, от начала и до конца состоящую из надуманных дистинкций. Обычно такие люди во всех обсуждениях легко занимают позицию отрицания и пытаются завоевать доверие возражениями и предсказаниями трудностей: ибо, когда предложения отвергаются, на этом все и кончается; но, если они принимаются, это означает новые усилия; этот ложный вид мудрости является проклятием для дела. Словом, ни один разоряющийся торговец или скрытый банкрот не прибегает к стольким ухищрениям, чтобы поддержать веру в свое богатство, как эти пустые люди, чтобы поддержать доверие к своим способностям. Люди мнимой мудрости могут ухитриться создать о себе мнение; однако пусть никто не берет их на службу, ибо, конечно, для дела лучше взять человека в чем-то глупого, чем такого рода претенциозного формалиста.
100
«Глупец, который легковесностью слов разрушает весомость вещей». Это высказывание, которое Бэкон приписывает Авлу Геллию, имеется у Квинтилиана (см.: «Наставления оратору», X, 1).
Дэвид Юм
Эссе, можно сказать, подобно жизни: ведь оно устроено как эксперимент, обладает формой, но сама эта форма индивидуальна, и никакой наблюдатель не способен предвидеть по началу, чем всё закончится. Преисполненный грандиозными амбициями молодости Юм начал авторскую жизнь с исполинского «трактата». Наградой ему стало игнорирование и отвержение, хотя его «Трактату о человеческой природе» и было предназначено в дальнейшем стать образцом скептического разума. В силу этих обстоятельств автор принялся за написание «истории» и за написание «эссе», в результате чего обрел литературную славу как мастер изысканного языка и мудрый судья человеческой природы. Он не отказался от скептицизма, но ограничил его предмет способностью разума достигать твердого знания. Его «Опыты», так же, как и «История Англии», не подвергали сомнению его и его круга твердое знание того, к обретению какого опыта социальной жизни ведут их желания и страсти человеческой природы. Успех этих произведений принес финансовую независимость. Юм возмущал современников своим отказом описывать христианскую веру как основу моральной жизни. Он отрицал эту связь и на основе здравого смысла, и по сути дела. Тот факт, что благодаря таланту своего пера и способности общения он вошел в приличные, даже аристократические круги, стало оскорблением для приверженцев и англиканской и шотландской церкви. Их разногласие достигло критической точки (подошло к развязке) в конце его жизни, в заключении личного «эссе» Юма. Восемнадцатый век, как говорили, был веком «состязательного умирания», не в последнюю очередь среди философов. Юм умирал медленно, в возрасте 65-ти лет, по-видимому, от рака кишечника. Назойливо любопытствующая публика, включая вечно любознательного и глубоко консервативного Джеймса Босуэлла, стремилась побеседовать с умирающим Юмом дабы узнать, приведет ли страх смерти и смертности к обращению к вере на смертном одре. Адам Смит, большой друг Юма, ответил на это представлением публике философа до самого мучительного конца остающимся верным своим убеждениям и сохраняющим любезность в качестве друга и собеседника. Юм умер в воскресенье 25 августа 1776 года. Смит всей силой своего слога дал понять, что юмовское жизненное «эссе» сохранило свою форму до самого конца, не сделав никаких уступок религии. Жизнь и смерть Юма свидетельствовали о безусловной возможности для философа быть одновременно и атеистом и добродетельным. В смерти Юм достиг такой убедительной ясности, которую не могут достичь никакие произведения, основывающиеся на логике. И закончил Смит словами: «И сия веселость характера, столь привлекательная в обществе, но часто неразлучная с ветреностью и поверхностностью, соединена была в нем с взыскательностью, обширной ученостью, величайшей глубиной мысли и многосторонностью. В общем, я всегда, и когда он был жив и после его смерти, считал, что он настолько приблизился к идее совершенно мудрого и добродетельного человека, насколько, вероятно, могла бы позволить слабость человеческой природы».