Своеволие
Шрифт:
…Как выяснилось, «сорокинцы», действительно, спрятали большую часть награбленного. Устроили схрон в скалистых расщелинах на Тугирском волоке.
«Части дувана мы лишились еще допреж, — вздохнул Яшка Сорокин. — Кто из народу, когда вняли, что брате мой и впрямь нас на Амур ведет — спужались. Людишек с сорок учинили бучу. Ну-тко, по итогу уж менее их стало. Но один дощаник гаденыши умыкнули и вертались на Олёкму».
Что «воры» сберегли — честно закопали в горах. Еще до сумерек Дня Двух Поединков, братья Сорокины отобрали десяток своих людей, Санька добавил два десятка своих — и темноводские дощаники пошли
Верхнеамурские дауры воспротивились было этому. Они не хотели подпускать лоча к реке, опасаясь, что те сбегут. Помогло лишь посредничество Делгоро. Да еще то, что Санька сам предложил дать северным князьям заложников. Сорокинцы загудели возмущенно, но беглец из будущего удивил всех, отдав в аманаты пополам своих и чужих. «Я не вижу разницы между вами и нами» — как бы сказал этим атаман. Причем, из своих он выбрал тех, кто уже немного балакал на даурском и имел немало приятелей среди зейских родов.
— Задача, мужики, у вас непростая, — проинструктировал он свою пятерку. — Я хочу, чтобы вы изо всех сил пытались сблизиться, сдружиться с местными. Надо показать, что мы вполне можем общаться друг с другом. Как равные. И даурам показать, и нашим новым знакомцам. Делгоро и его батары тоже будут поблизости — поддержат, если что.
Северные дауры раскинули лагерь поблизости и старательно следили, как две сотни «жертв царизма» пытались собрать из обгорелых развалин дощаники. Точнее — 227 душ (без тех, кто уплыл за кладом). И среди них были не только мужики. «Воры» привезли с собой полтора десятка баб. Дети тоже имелись, но совсем чуток. Оказывается, некоторых уводили на Амур целыми семьями. И именно что уводили! Силком! Что называется «за уши тянули к свободе». Так, среди сорокинцев оказалась целая семья Кондрашки Деребы. Его с братом и сыном забрали насильно, ибо это была семья корабелов… Ну, по сибирским речным меркам. Больно нужные мастера оказались, так что их разрешение особо и не спрашивали.
Санька оживился и принялся вовсю «анкетировать» сорокинцев, но увы — мастеровых здесь оказалось немного. В основном, голытьба, которая никак не могла себя реализовать под бдительным царевым оком. Костяк «полка» составляли с полсотни служивых, большей частью — ссыльные литвины и черкасы, попавшие в плен в ходе многочисленных стычек Москвы с Речью Посполитой. Будущие белорусы и украинцы говорили чудно (даже по местным меркам), но это было мало похоже на мову населения двух братских советских республик. Впрочем, и русский язык образца XVII века сильно отличался от того, на котором изначально говорил беглец из будущего.
Ссыльные были шумны, дерзки и своевольны; каким-то неуловимым образом они заметно отличались от московитов. А ведь здесь, на Амуре, собрались самые яркие и буйные представители великорусского племени. Пассионарии (Санька успел в вузе познакомиться с модной теорией ранее опального советского ученого Гумилева).
Работы шли споро, но дауры порушили корабли лоча с особой тщательностью. Так что по итогу удалось собрать два дощаника и одну купеческую барку. Суда скрипели-пердели, но на воде кое-как держались.
— Ничо, сойдет! — усмехался темноводский атаман. — Нам, главное, на низ сплавиться — думаю, выдержат дорогу.
За прошедшие несколько дней только одна новость омрачила общий эмоциональный подъем: Михайла Сорокин все-таки помер от полученных ран. Ужасающийся собственному цинизму Дурной не мог решить, рад он этому или нет. С одной стороны, ему нафиг не упал под боком яркий авторитарный лидер, а главарь «воровского полка» несомненно был таким. Но, с другой стороны, только он мог держать в кулаке эту беспутную вольницу. Ни у его брата, ни у есаула Федьки Красноярова это делать не выходило. Более того, в служилом ядре сорокинцев явно формировалась «фронда».
Глава 10
Дружки «невинно убиенного» Клима Донщины волками зыркали на Дурнова. Они и младшего Сорокина ненавидели, считая, что тот бросил «своего» чужаку на съедение. Ванька Кудря, Федулка Пан да два Петрухи — Кисель и Панко — были прожженными воинами-рецидивистами, пускавшими души на тот свет конвейрером. В «воровском полку» они, да еще полтора десятка ссыльных бойцов, занимали положение элитной урлы. Старшего Сорокина они слушались, ибо было при нем вольготно, да и верховод их, Донщина, Михайлу уважал и велел слушаться. Теперь же урла явно предчувствовала крах всего того «прекрасного», что у них было. В сложившейся ситуации они не видели, что Темноводный спас их от гибели. Нет, их волновало исключительно падение статуса.
«Ничо, — косился на урок Известь. — У нас на острожке тоже волчары найдутся. Да я на вас Ивашку со Стариком натравлю — они от вас пустого места не оставят. В самых разных смыслах. А если Митька, да Мезенец, да Нехорошко подтянутся! Да с Якунькиной братвой… Ничо, выправим вас… Или пошлю осваивать Сихотэ-Алинь».
На самом деле, его больше волновала только судьба кладоискателей. Богатство, оно, знаете ли, имеет свойство кружить голову и сводить с ума. Не только ненадежным сорокинцам, но и даже своим, темноводцам. Но обошлось: к концу июня дощаники вернулись, тяжело осевшие от выкопанных богатств. Санька бегло пересчитал своих флибустьеров — дебет с кредитом сошелся — и он, наконец, с облегчением выдохнул.
Да рано.
Обозрев свежевыкопанные лари, бочки, кожаные мешки, сорокинцы резко позабыли, что находились на волосок от смерти. Забурлила безхозная вольница! Как говорится: обещали абстрактное и далеко закопанное, а теперь отдавать надо вполне реальное и осязаемое! Да и практически «свое»!
— Дурной, ну, шо ти мнёсся! — поедал Саньку сливовыми глазами шубутной Василько Мотус. — Бачь, яко ладно всё склалось: дуван — вин! Чайки — на реце! Седаем и гребем! Ну, давай! Обведем нехристей — то ж богоугодно дило!
— Они выпустили вас с той деревни, — сдерживая ярость и мысленно приглаживая шерсть, объяснял Известь. — Потому что мы договорились. Дауры поверили вашему слову. Моему слову. А я лично кидать людей не привык.
— Тю! Ляд з ими! — Василько искренне улыбался, распахнув миру все оставшиеся в его рту зубы. — Утрутся!
— Зато я не утрусь! — Дурной уже весь звенел от гнева.
Он давно подавал своим сигналы, и сводный русско-даурский отряд Темноводья потихоньку собирался в одну кучку. С оружием. Увидев, что курки взведены, а порох на полки насыпан, атаман вскинул руку — и на «воров» уставились четыре десятка стволов, набитых свинцом по самое не хочу.