Свой среди чужих
Шрифт:
Потом – исламские экстремисты, сориентировавшись и оправившись от полученного удара, видимо, получив какое-то пополнение, перегруппировав ряды и получив указания сверху, начали террор против тех, кто все же пошел работать, и с этой идеей пришлось временно распрощаться. Сейчас людям, сидящим в лагерях, просто раздавали гуманитарку, кормили, как могли, и они были предоставлены самим себе. Знаю, насколько это плохо, еще на корабле нередко старые боцманы говаривали, что бездельничающий матрос хуже дезертира, но пока ничего поделать невозможно. Пока все есть так, как есть.
Еще одна проблема – автомобили. Улицы повреждены, поток транспорта напоминает бурную реку с заводями, нормальное движение налажено только на центральных магистралях, на остальных заниматься этим некому, да и опасно – постовой все равно что мишень. В итоге – машины с минами оставляют на людных улицах, мотоциклисты-убийцы дают очередь по толпе или по солдатам и срываются с места…
Пока двигались, в окно я не смотрел. Насмотрелся. Был у меня с собой ноутбук, но и его я не включал. Думал, пока есть возможность. Это очень, кстати, важно – иметь время и место, чтобы спокойно подумать. Многие необдуманные поступки совершаются
Иногда поражаешься тому, как быстро рушится цивилизация, как легко людей превратить в зверей и как недалеко мы ушли от Средних веков, когда казнили, убивали и кровь лилась рекой. Как легко люди, у которых была работа, было какое-то положение в обществе, пусть и небольшое, – меняют это все на кровавый хаос. Позавчера я вынужден был потерять полчаса своего времени (не скажу, что драгоценного, но за эти полчаса тоже что-то можно было сделать) на интервью нескольким журналистам, в том числе иностранным – приличия надо было соблюдать, мы должны были вести себя как цивилизованные люди в цивилизованном месте, чтобы рассчитывать на инвестиции и восстановление нормальной жизни. В числе прочих испанским журналистом был задан вопрос… точнее, не вопрос, это была реплика на мое высказывание. Вопрос был такой – может быть, люди здесь просто хотели справедливости, поэтому и пошли на это? Я ответил довольно резко, в том смысле, что миллион погибших – слишком большая плата за любую справедливость, а вот сейчас в моей душе поселились сомнения…
Я видел этот режим, хоть и находился здесь довольно непродолжительное время, причем в отличие от всех тех, кто здесь жил, меня защищал дипломатический иммунитет. Этот режим нельзя было назвать однозначно злодейским – шахиншах Мохаммед многое сделал для страны, он не мог не воровать, даже наверняка воровал, но при этом он развивал страну. Даже в каком-то смысле пинками – он брал своих подданных, погрязших в многовековом сонном царстве, за шкирку и пинками гнал их туда, куда они не хотели идти – в цивилизацию. От лачуг – к квартирам в многоэтажных домах, от грязных базаров – к торговым пассажам [42] , от ледащих верблюдов – к автомобилям, от кустарного гончарного круга – к работе на заводе, причем к работе с правами, с выходными днями и отпуском, с пенсией – все как у людей.
42
Это типично русское определение примерно соответствует понятию «супермаркет».
Почему же люди отринули все это?
Я никогда не лгал себе, потому что лгать самому себе, видеть то, чего на самом деле нет, – худшая из всех возможных форм лжи. И здесь я видел – террористический режим сторонников Махди пользовался поддержкой подавляющего большинства населения. Этот режим не дал людям ничего, кроме ужаса, разрухи, войны, кровавых игрищ на стадионах и площадях, голода, – но люди поддержали его. То, что случилось – не могло случиться без явной доброжелательной поддержки очень значительного процента населения Персии. Потом, когда пришла русская армия и в ходе блестящей многовекторной операции, потеряв меньше тысячи человек убитыми (не считая погибших в атомном огне), наголову разгромила террористов, – часть населения приняла наш приход так, как это принято на Востоке. По праву сильного – мы пришли, продемонстрировали свою силу, разгромив и уничтожив прежних владык, – значит, мы имеем право владеть этой землей и навязывать свою волю людям. Но эти люди – не поддержали нас душой. Они по-прежнему считают то, что делаем мы, несправедливостью и не будут защищать строящуюся нами страну, если на горизонте возникнет, к примеру, еще один Махди. Часть людей не поддержала нас вообще, став либо террористами, либо активными сторонниками террористов. Да, у нас была поддержка, это были люди, которым удалось уцелеть в развязанной исламистами бойне, те, кто вернулся в страну по программе возвращения беженцев, и даже часть тех, кто увидел творимое террористами и ужаснулся. Но количество этих людей исчислялось в более развитых северных местностях, на побережье – тридцатью-сорока процентами населения, в тех же районах, которые были ближе к Афганистану, этот процент падал до десяти. Конечно, были люди, которые в душе поддерживали нас, но опасались выразить это открыто, опасаясь ночных гостей с приговором шариатского суда в кармане, – но этих людей было не так-то много. Несмотря на все наши усилия – большинство нас не поддерживало.
Вопрос – почему?
На Востоке – совсем другая жизнь, все здесь устраивается и складывается совершенно по-другому. Мы, северяне, привыкли все делать быстро – а ну-ка, промедли в стране, где период агротехнических работ составляет четыре-пять месяцев, и это в лучшем случае. Здесь все делается неспешно – потому что жара, круглый год жара, и отличается она только степенью: сильная жара – не слишком сильная жара. Мы, цивилизованный мир, полагаемся на систему, в которой каждый занимает какое-то место, – на Востоке смотрят прежде всего на человека, и неважно, какое у него звание и какое место в системе он сейчас занимает. Мы идем по пути технического прогресса – быстрее, выше, сильнее, – здесь в почете самосозерцание и самосовершенствование. У нас считается нормальным, если человек не смиряется со своей судьбой и стремится многого добиться в жизни, – здесь, если Аллах повелел тебе быть бедным, значит, на то воля Аллаха. Мы очень разные – но все равно, это не дает ответа на вопрос – почему?
Бунт поддержали мелкие лавочники – я уже понял почему, не только потому, что они сталкивались с самым страшным беззаконием, с низовым беззаконием мелких чиновников репрессивно-карательного аппарата, которые пользовались своей безнаказанностью вовсю. Я принимал делегацию лавочников, дуканщиков и понял, что вопрос не только в этом, – они не хотят, чтобы открывались большие торговые дома и пассажи, потому что люди уходят из их мелких лавок в большие пассажи, где товар дешевле и лавочники теряют средства к существованию. Помилуй Бог, я могу жестоко наказывать вновь набираемых полицейских за поборы и бесчинства в отношении людей, давая тем самым понять, что полицейские не изъяты из сферы действия закона и отвечают перед ним точно так же, как и все другие люди, – но я не могу запретить восстановление старых пассажей и открытие новых! Более того, для чего сюда приглашаются купцы, миллионщики? Да как раз для этого, чтобы они увидели здесь возможности и вкладывали сюда деньги! Я не могу делать ставку на базар, потому что это Россия, это цивилизованная страна, черт меня дери!
Но в этом случае лавочники меня никогда не поддержат.
Бунт поддержала практически вся провинция – кажется, и здесь я понял, в чем дело. В стране активно развивался Север и Запад, в противовес довольно отсталым Югу и Востоку, граничащий с Афганистаном неспокойный юг и вовсе жил последнее время на кустарном производстве для нищего, примитивного Афганистана и на оголтелой контрабанде. Промышленные производства Севера и Запада просто отнимали работу у этих кустарей, которые занимались своим делом из поколения в поколение! Скажите, кто будет покупать ботинки, сшитые кое-как вручную с подошвой из старой автомобильной покрышки, если рядом стоят ботинки, сшитые на автоматической линии вновь открывшейся фабрики, сделанные не из примитивно обработанной кожи, а из специального материала, который не мнется, не рвется, не пропускает воду и не требует никакого ухода. Да еще этот пошитый на фабрике ботинок – дешевле, потому что кустарь работает над ботинком несколько часов, а тут он изготавливается за несколько минут. Но ведь в этом случае – кустарь, получается, лишается работы, и как ему прокормить семью, в которой несколько детей – сколько Аллах послал, так здесь принято. И что ему делать? Получается, что исламист, зовущий в Средневековье, говорящий, что не надо носить трусы, потому что во времена Пророка Мохаммеда их не носили, и поджигающий фабрику, в которую вложили пятьдесят миллионов золотых рублей, – он, получается, делает то, что хочет этот кустарь?! И так, если разбираться… Тот, кто владеет примитивной, сделанной из древнего мотоцикла рикшей, теряет работу, когда появляются нормальные такси и у людей становится больше машин. Тот, кто веками ловил рыбу в Заливе – теряет работу, потому что добывается нефть, и в Заливе больше нет рыбы. Тот, кто шьет одежду… тот, кто строит глинобитные и саманные дома… да до черта тут можно перебирать! И все, получается, от моих действий теряют, а от действий террориста с гранатометом в руках и словами «Аллах Акбар!» на устах – выигрывают!
А как быть выросшему сыну этого кустаря – с одной стороны, он не видит никакой жизни, кроме той, которую ведет его отец, школа здесь – не сравнить с русской, в этом шахиншах смертельно ошибся – он видит унижение отца, нищету – и тут приходят исламисты, показывают ему на тех, кто виноват, т. е. на меня, на нас, русских, дают ему фугас и десять рублей. Он идет с фугасом на дорогу. Если его засек беспилотник или снайпер казаков – получается шахид, а у местных к нам прибавляется счетов. Если он все-таки установил фугас – и кто-то подорвался на дороге – придут казаки, морские пехотинцы, десантники, спецназ, устроят зачистку – будут трупы и снова пополнится счет между нашими народами.
И крестьяне… они годами гнули спину на своей нищей, иссушенной солнцем земле, а тут пришли люди и стали проводить оросительные системы. Но за орошение надо заплатить, и пусть даже это окупится кратно возросшим урожаем, и пусть даже на это сельскохозяйственный банк даст ссуду (кстати, надо проверить, давали или нет и как эта работа организована сейчас), – все равно, для крестьянина это проблема. Я это понял только тогда, когда начал вплотную заниматься этим. Это для меня не проблема – я родился в цивилизованной стране, смотрел, как ведется домашнее хозяйство, потом учился, при поступлении на службу мне открыли счет в Офицерском обществе взаимного кредита и дали пластиковую карточку, потом я открыл счета в других банках, учился управлять нашими делами по мере старения деда. У меня есть машина, я умею пользоваться компьютером, искать информацию в Интернете, в морском училище нас учили управлять всем, что плавает, ездит и летает. Поэтому для меня – окажись я владельцем неорошаемой земли – проблем договориться об орошении нет, тем более если тянут ветку, и если нет денег – то взять кредит тоже проблем нет, тем более что по крайней мере в России государство заинтересовано в высоких урожаях и половину процента по таким кредитам идет от казны [43] . А вот для этого крестьянина и банк, и компания, которая взяла подряд на орошение и предлагает заключить договоры, существуют в каком-то другом измерении, для него это дико, он не знает, куда идти и что делать. А те, кто все же цивилизованно хозяйствует, получают приличный урожай и за два-три года гарантированно разоряют всю округу, скупая за бесценок неорошаемые земли и налаживая на них орошение. И вроде все нормально – у земли есть хозяин, земля орошается, есть хорошие урожаи – вот только этот крестьянин оказывается согнанным с земли и попадает в город. Часто вместе с семьей. Нищий, темный, необученный – а в городе беспредел, который творят шахские полицейские, шахская гвардия, шахские чиновники. А потенциальные работодатели этого крестьянина, которых самих ограбила полиция, собирая дань, не прочь на нем отыграться, заставить работать в хвост и в гриву и не заплатить положенного. Вот и готова наполненная порохом бочка. И наведение порядка, порядка в том смысле, в каком мы понимаем его, проблемы не решит.
43
А процент от четырех до шести годовых, значит, получается два-три процента в год и кредит на десять-пятнадцать лет. А технику покупают, часто собираясь всем земством (так называемые взаимные товарищества), т. е. не один-два трактора, а двадцать-тридцать враз, и цена, соответственно, ниже. А если члены этого взаимного товарищества ручаются друг за друга, то продавец техники часто берет выплату этих 2–3 % годовых банку на себя и кредит получается беспроцентным. Теперь понятно, что такое нормальная, суверенная финансовая система и почему Российская империя зерна и мяса продавала на большую сумму, чем нефтепродуктов?