Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля
Шрифт:
Иногда в этой и подобных статьях «Правды росьской» видят указание на то, какое количество пива требовалось людям, состоявшим на княжеской службе, для личного пользования. Однако позволим отметить, что варка пива требует времени. К тому же несложно посчитать, сколькопива можно сварить из семи ведер солоду. Даже на небольшой отряд получится немало… Что же им, только и делать, что пить?
Солод использовали прежде всего для приготовления кулаги – кушанья из толокна, заваренного кипяченой водой, а также безалкогольного напитка, похожего на пиво, но пивом не являвшегося. Об этих полузабытых видах пищи сохранились пословицы «кулажка – не бражка, непьяна, ешь вволю» и «русский гостинец – кулага с саламатой». Шел солод и на приготовление кваса. Так что в каких целях вирник и спутники применяли такое количество солода – вопрос неоднозначный.
В любом случае большое значение меда и солода, обозначенное в том числе и в «Русской правде», не вызывает
Мед, вино, пиво и квас (в старом смысле слова) и спустя три с половиной столетия остаются главными хмельными напитками Руси [35] . Не стоит забывать также о браге…
Итак, несколько слов о пиве у восточных славян.
Первоначально слово «пиво» относилось не к тому напитку, который мы называем так сегодня, а к тому, что пьют вообще – или к какой-то части напитков, преимущественно безалкогольных. А вот собственно пивом называли «квас» (что вполне понятно), а еще его один вид, довольно сложный в приготовлении, именовали «ол».
35
Некоторые авторы считают, что первое упоминание о пиве у славян относится к V в., когда хроники говорят об антах и гуннах, поивших пивом византийских посланников. Также указывают, что в X–XI вв. на Новгородском вече обсуждались правила и требования в части качества пива. С такой точки зрения, вообще-то, уместен вопрос, насколько стоит германским пивоварам гордиться древностью своих законов о качестве пива, что появляются лишь пятьюстами годами позже, и не стоит ли нашим отечественным мастерам попробовать стать подлинными наследниками древних обычаев, а не просто производителями массового слабоалкогольного напитка.
«В середине XIII века впервые появляется новый термин для обозначения еще одного алкогольного напитка – «ол», или «олус». Есть также данные, что в XII веке зафиксировано название «олуй», что, по всей видимости, означало то же самое, что и «ол». Судя по скупому описанию источников, под олом понимали напиток, подобный современному пиву, но только приготавливали это пиво-ол не просто из ячменя, а с добавлением хмеля и полыни, то есть трав, зелий. Поэтому иногда ол называли зелием, зельем. Имеются также указания на то, что ол варили (а не гнали, как сикеру или квас), и это еще более подтверждает, что ол был напитком, напоминающим современное пиво, но только сдобренное травами. Его наименование напоминает английский эль, также приготавливаемый из ячменя с травами (например, с добавлением цветов вереска). То, что позднее ол стали отождествлять с корчажным пивом, еще более подтверждает, что олом в XII–XIII вв. называли напиток, подобный пивному в современном понимании этого слова» (Похлебкин, 2005). Тем не менее, как мы видели на примере баллад о Робин Гуде, «ale» (эль) все же отличается от пива. Сейчас это различие проводят по способу брожения, верховому или низовому, но так ли это было восемь веков назад – вопрос дискуссионный.
Добывание же меда, бортничество (от «борть»; этим словом первоначально именовали природный улей, дупло) известно славянам, видимо, с ранних веков их истории. В глазах окружающих бортничество, а вслед за ним и пчеловодство, в силу качеств, которые приписывали меду и пчелам, делало человека, который занимается ими, близким к иному миру, наделяло его волшебными способностями.
Впрочем, о дате появления меда как напитка у исследователей однозначного мнения нет. Иногда пишут, что он получил распространение в X–XI вв., однако мы считаем, что говорить надо о первых письменных упоминаниях. Иное маловероятно по целому ряду оснований.
Во-первых, потому что мифология, связанная с медом, в том числе с напитками из него, – общая для индоевропейцев. Следовательно, в той или иной степени с питейным медом (или, на худой конец, чем-то подобным) ранние славяне не могли не быть знакомы.
Во-вторых, нет области более инертной и консервативной, чем область священного. Следовательно, вероятность того, что мед появляется в X в. и тут же заменяет некий неизвестный нам обрядовый напиток, чрезвычайно мала. Тем не менее в «Повести временных лет» меды упомянуты применительно к поминкам, то есть действию в высшей степени священному, по сей день сохраняющему множество древних черт (см. выше «И послала Ольга к древлянам…»).
Вот и значительно более поздние свидетельства: «По окончании погребения присутствующие располагаются около могилы умершего и в честь его начинается общее угощение, делают наверху могилы ямку, кладут в нее куски хлеба, мяса, льют вино и брагу» (Минх, 1890, с. 135).
«Вино или пиво, причем в изрядном количестве, было принадлежностью собраний возле покойника у карпатских горцев. Хмельные напитки составляли характерный элемент хорватских собраний. Рудименты обычая прослеживаются у украинцев, кашубов (угощение водкой на вечерних собраниях в доме покойника), а также у венгров и других европейских народов (пиршество с играми перед похоронами)» (Велецкая, 1983).
Употребляли меды, как мы уже знаем, и в праздники – вспомните князя Владимира и его пиры.
Обсуждая вопрос об употреблении хмельного как ритуальной составляющей праздничного действа нельзя, конечно же, не вспомнить и ставшие уже классикой тексты.
«…Когда жрец, по указанию гаданий, объявляет празднества в честь богов, собираются мужи и женщины с детьми и приносят богам своим жертвы волами и овцами, а многие и людьми – христианами, кровь которых, как уверяют они, доставляет особенное наслаждение их богам. После умерщвления жертвенного животного жрец отведывает его крови, чтобы стать более ревностным в получении божественных прорицаний. Ибо боги, как многие полагают, легче вызываются посредством крови. Совершив, согласно обычаю, жертвоприношения, народ предается пиршествам и веселью. Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов…» [Выделено нами. – Авт.] (Гельмолд, Славянская хроника, 52).
В известном тексте «Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере», который существует аж в восемнадцати (!) списках [36] , говорится: «I огневе Сварожичу молятся, i чесновитокъ – богомъ, же его творятъ – егда оу кого будетъ пир, тогда же кладутъ в ведра i иъ чаши, и пьютъ о iдолехъ своiхъ, веселяшись не хужьши суть еретиковъ» [37] (цит по: Гальковский, 1913, с. 36–48; также см. Аничков, 1914, с. 369–379).
36
Самые ранние – Златая чепь (кон. XIV – нач. XV в.) (ГБЛ, собр. Тр. – Серг. лавры, № 11) и Паисиевский сборник (ГПБ, Кир. – Белоз. собр., № 4/1081).
37
«…Сварожичу в огне молятся, его вспоминают, когда у кого будет пир, тогда же [льют вино] в ведра и чаши. Пьют рядом с идолами своими, веселясь не хуже самих еретиков».
Герберштейн изрядно позднее, нежели автор «Слова…», напишет: «Именитые либо богатые мужи чтут праздничные дни тем, что по окончании богослужения устрояют пиршества и пьянства и облекаются в более нарядное одеяние, а простой народ, слуги и рабы по большей части работают, говоря, что праздничать и воздерживаться от работы – дело господское. Граждане и ремесленники присутствуют на богослужении, по окончании которого возвращаются к работе, считая, что заняться работой более богоугодно, чем растрачивать достаток и время на питье, игру и тому подобные дела. Человеку простого звания воспрещены напитки: пиво и мед, но все же им позволено пить в некоторые особо торжественные дни, как, например, Рождество Господне, Масленица, праздник Пасхи, Пятидесятница и некоторые другие, в которые они воздерживаются от работы…» (Герберштейн, 1988).
Тем не менее, несмотря на большое число свидетельств знакомства с опьяняющми напитками и их несомненную сакральную ценность, целостное предание о волшебном напитке как таковом у славян не сохранилось. Собственно, считается утраченным в целостном виде и его общеиндоевропейский источник. Однако можно провесть весьма широкий ряд параллелей с мифами и обычаями родственных культур, которые побуждают нас считать, что нечто подобное должно было быть. Просто в силу великого множества исторических обстоятельств никому и в голову не пришло сохранить его, как не сохранено в целом виде огромное количество собственно древнейших славянских мифов. Если бы дело обстояло иначе, не было бы необходимости в мучительных поисках специалистов по мифологии, которым по крупицам приходится вылавливать древнейшие представления, изыскивать методы их реконструкции и порою вести споры о том, а была ли у славян «высшая мифология вообще» или ее придумали где-нибудь в послепетровские времена. Не имели бы мы также и ревнителей «трезвости народной», готовых лечь на плаху за свое невесть на чем основанное убеждение, будто славяне не пили ничего крепче компота или, на худой конец, сыты (разведенного водой меда) [38] , а равно тех, кто склонен обвинять язычников в повальном пьянстве, а равно блуде, разврате и прочих прелестях. Но вернемся к теме.
38
Впрочем, с такой же яростью они готовы убеждать нас, что обитатели лесной полосы Европы (причем, возможно, коренные) были сплошь невинными вегетарианцами. А то нам самим, как и множеству тех, кому доводилось поработать на раскопках ранних славянских поселений, не доводилось килограммами вынимать из раскопов костей съеденных животных… Вот уж, воистину, «иная простота хуже воровства». Кого обманываем-то? Себя самих? Никто ведь не против ни трезвенничества, ни вегетарианства, тем паче все разумные люди отвергают пьянство или, скажем, обжорство. Но обманывать-то зачем?