Священное сечение
Шрифт:
Улицы очень опасны: и лед, и слякоть. Даже при небольшом движении на дорогах нужно быть предельно внимательным. Римлянам редко приходится водить машины по снегу. Все обычные правила уличного движения теперь позабыты. Автомобили как сумасшедшие несутся, заезжая то на левую, то на правую полосы. Водители страшно ругаются между собой. Город стремительно выходит из-под контроля властей и впадает в анархию. Инспектор думал о стареньком «рено», катящемся вниз по ступеням Испанской лестницы и полыхающем ярким пламенем у ее основания. Удивительно, что никто не пострадал. Риму, как и любому большому городу, присущ вандализм, однако в нем есть свои нетронутые, почти священные, места. Люди уважают такие достопримечательности. Нарушать здесь порядок — то же самое, что расписывать граффити стены собора Святого Петра.
Так было до самого последнего времени.
Фальконе свернул на узкую виа Аппиа-Антика и не удержался от смеха. Городские улицы превратились в сплошную грязь. У властей просто не нашлось нужной техники, чтобы справиться с непрекращающимся снегопадом. А вот здесь, у самой границы муниципалитета, Аппиева дорога вдруг становится абсолютно чистой и безопасной. Видны даже булыжные камни, многим из которых может быть более двух тысяч лет.
— Фермеры, — проговорил себе под нос Фальконе. Они самовольно и не требуя никакой платы занялись расчисткой дороги на тракторах. Здесь кончается город, и начинается совсем другая Италия. В свободное время надо подумать, почему Ник Коста обитает в этих краях.
Однако подъехать к дому Косты оказалось непросто: лежал такой глубокий снег, что Фальконе пришлось помучиться. Слава Богу, машина не застряла. Он быстренько позвонил в квестуру и ступил на крыльцо, топая ногами, принюхиваясь и пытаясь определить, устраивает ли его свежий и здоровый воздух сельской местности.
Коста открыл дверь и окинул инспектора взглядом с головы до ног.
— Проблемы?
— Есть такое дело, — ответил Фальконе. — Она все еще здесь?
— Девочка? Ну конечно.
— Нет, я имею в виду Эмили Дикон.
Коста кивнул:
— Разумеется. Я как раз собираюсь отвезти ее в посольство.
— Она вам что-нибудь рассказывала?
Вид Косты выражал недоумение.
— О чем? Разве мы должны допрашивать ее?
— Возможно, нам следует этим заняться. — Фальконе все еще стоял в дверях, не желая продолжать разговор внутри дома. — Прежде всего неплохо бы расспросить ее о Липмане. Что он затевает, черт возьми?
Коста чувствовал себя неловко и переминался с ноги на ногу.
— Честно говоря, я не уверен, что Эмили может нам что-то рассказать. Она находится в таком же неведении, как и все мы.
— Все может быть, — пробормотал Фальконе, потом в последний раз топнул своими пижонскими городскими туфлями о крыльцо и вошел в дом. Бросил пальто на стул и последовал за Костой на кухню.
Перони убирал со стола тарелки с остатками еды.
— Привет, Лео. Не хочешь перекусить?
— Думаю, воздержусь, — ответил Фальконе, осматривая людей, сидящих за столом: Эмили Дикон, Терезу Лупо, Лейлу. — Я не помешал?
Перони пожал плечами:
— Мы завтракали. Знаешь, здесь, на деревенских просторах, люди не склонны есть в одиночестве.
— Не читай мне лекций, — фыркнул инспектор. — Кофе у вас есть?
Тереза протянула ему баночку с растворимым кофе.
— Ты попал в холостяцкий дом, Лео, — обратилась она к нему. — Тут тебе не кафе. Делай себе кофе, если хочешь.
Фальконе посмотрел на девочку и протянул ей руку:
— Полагаю, ты Лейла. Меня зовут Лео Фальконе. Имею сомнительную честь, — эти слова больше предназначались для его подчиненных, — быть их начальником.
Девочка смущенно пожала его руку. Она сразу насторожилась.
— Сколько тебе лет?
— Ше-шестнадцать, — заикаясь, произнесла она.
— Уверен, что у тебя уже спрашивали, но я все равно спрошу на всякий случай. Есть в Риме какой-то человек, которого ты хотела бы увидеть? Мать, отец. Ты знаешь, где они находятся?
— Мой отец умер. Мать где-то в Ираке.
Она говорила ровным, безразличным голосом, как будто все происходящее не очень трогало ее. У девочки действительно никого нет, подумал Фальконе.
Он вынул из бумажника купюру в десять евро.
— Хорошо. Ты знаешь, чем я любил заниматься в такую вот погоду, когда мне было тринадцать лет?
Тереза Лупо открыла рот от изумления.
— Тебе когда-то было тринадцать, Лео? Чертовски трудно в это поверить.
— Когда мне было тринадцать лет, — невозмутимо продолжал инспектор, — я обожал лепить снеговиков.
— Снеговиков? — спросила девочка, широко открыв глаза.
— Так точно. — Он помахал купюрой. — Вот возьми.
Ее рука робко потянулась за деньгами. Фальконе положил купюру под чистую тарелку.
— Ты слепишь лучшего снеговика из всех, каких я видел в своей жизни. — Он улыбнулся Терезе Лупо. — А наш милый доктор поможет тебе.
— В самом деле? — проворчала патолог.
Фальконе наклонился к ребенку и громко, так что все услышали, прошептал ей на ухо:
— Она хорошая. Отвечаю.
Инспектор ждал, пока девушка и женщина покинут комнату. Тереза Лупо бормотала что-то себе под нос. Потом их звенящие на морозе голоса донеслись со двора. И только тогда Фальконе повернулся к Эмили Дикон, вынул из кармана куртки лист бумаги, развернул его и положил перед ней на стол.
— У меня есть сведения, удостоверяющие личность разыскиваемого нами человека, агент Дикон. Ваш друг Липман пока еще ничего не знает. Если хотите, можете передать ему при встрече эту информацию.
Коста и Перони подошли взглянуть на копию паспорта, выданного на имя Роджера Хаусмана. К нему прилагался контактный адрес ближайшего родственника — его жены, живущей в Лондоне. Здесь же имелась фотография безликого человека в очках с черными дужками и толстыми стеклами.
— Этого человека ты видела вчера вечером? — спросил Коста.