Священный лес
Шрифт:
Во главе колонны носильщики сменяют друг друга. Иногда передний, даже не замедляя шага, перерубает одним взмахом куп-купа [18] красную гадюку.
Мы вступаем в гористую местность» пересекаем цепь холмов с обрывистыми склонами. Затем поднимаемся по последней крутой тропинке и внезапно выходим на большое каменистое плато.
Позади нас, насколько хватает глаз, раскинулось море зелени. Посреди плато, окруженного черными голыми скалами, виднеется островок огромных деревьев. Вуане протягивает руку:
18
Широкий
— Вон там — моя деревня Фасаворо. Здесь почти ничего не растет, земля очень бедная, и мужчины спускаются вниз, в Бофосу, чтобы заработать на жизнь.
Носильщики очень отстали от нас, и мы входим в деревню только с Вуане.
Женщины, широко расставив руки, сматывают с больших клубков пряжу, протянув через всю площадь, от хижины к хижине, длинные нити хлопка, только что окрашенные соком каких-то лесных плодов в синий цвет. Наше появление остается сначала незамеченным. Вдруг одна из женщин начинает пронзительно кричать. В деревне поднимается переполох; площадь вмиг заполняется людьми. Вуане чудесно играет роль блудного сына. Можно подумать, что он не был здесь уже несколько лет. Он порхает от одной группы к другой, с полной непринужденностью обменивается направо и налево приветствиями, благодарностями, поздравлениями и представляет нас как «четырех патронов из Парижа». Все уже знают о нашей чудесной машине, «у которой есть память», о магниевых лампах, о кинокамерах… Под предлогом показа Вуане просит сфотографировать его вместе с нами и всеми членами его семейства.
Все они сейчас на площади: слепой воин, потрясающий своей саблей, старейшины в праздничных бубу, бывший стрелок в парадном мундире, женщины и дети, присевшие на корточки перед нами. Вдруг Вуане просит подождать еще минутку. Он бросается в соседнюю хижину и извлекает оттуда сморщенного старичка, которого ставит рядом с собой.
— Внимание, не шевелиться! — кричит Тони, выступающий в роли свадебного фотографа. После щелчка аппарата группа рассыпается, и Вуане представляет нам старичка:
— Вот мой худший племянник.
Слово «худший» означает в устах Вуане форму превосходной степени. Мы привыкли к этому, и нас удивляет лишь возраст племянника. Но сколько мы ни спрашиваем, нам так и не удается установить точную степень родства между Вуане и стариком. Тем не менее мы дарим ему бутылочку рома, даже не советуясь с Вуане. Беззубая улыбка расползается по сморщенному лицу племянника. Здесь мы могли бы раздарить все содержимое наших ящиков, не боясь упреков: Вуане ведь у себя дома. Никакое благодеяние но может быть чрезмерным в отношении его семьи.
Он велел приготовить нам для ночлега свою старую хижину.
Целая процессия его жен несет нам ужин: гору риса в эмалированном тазу и в глиняных горшочках — «канарейках» — различные соусы с перцем или пальмовым маслом, в которых плавают кусочки курятины.
Хижина набита битком. Вся деревня хочет присутствовать при дружеской трапезе. Разумеется, первое место
Энергично жестикулируя, все обсуждают — зачем нужны отдельные тарелки, ложки и вилки. Как обычно, я не притрагиваюсь к рису, которым пресытился за время путешествий. Вуане, вот уже несколько дней наблюдающий за мной, тревожится:
— Ты не голоден, патрон?
— Напротив, но рис мне запрещен, — говорю я шутя.
Оп громко смеется.
— Ну, тогда тебя будут называть Моровоги — «тот-кто-не-ест-риса».
Эта ошеломляющая новость вызывает у присутствующих самые различные суждения. Вуане переводит:
— Старики говорят, что Моровоги в нашей стране непременно умрет. Здесь нечего есть, кроме риса. После этого утомительного дня ты должен его поесть. Завтра ты принесешь рису жертву, чтобы испросить у него прощение.
Я не знал, что запреты можно преступать так легко.
— Настоящий тома никогда не должен так поступать, — подтверждает Вуане.
Но мы продолжаем расспрашивать и узнаем, что каждый человек может в исключительных обстоятельствах есть свой тотем или жениться на женщине из своего клана, что представляет собой настоящее кровосмешение. Чтобы избежать кары, он должен загладить свою вину перед духами множеством искупительных жертв. Любая мораль, как бы строга она ни была, смягчается, чтобы приспособиться к жизни. В этом отношении тома ничем не отличаются от остальных людей.
Вуане приготовил нам сюрприз. Стайка очень робких девочек от восьми до десяти лет в набедренных повязках и платочках на голове появляется в хижине и выстраивается напротив нас. По знаку одной из пожилых женщин они начинают петь хором приветственную песню. Их слабые свежие голоса вначале немного фальшивят, но мало-помалу попадают в тон. Дети аккомпанируют себе, потряхивая в такт маленькими тыквенными погремушками, и не решаются взглянуть на нас. Некоторые даже повернулись к нам спиной. Лампа-молния отбрасывает на стену позади них большие пляшущие тени.
Завтра вечером мы будем у главного знахаря.
Огромный черный утес загораживает горизонт. Вуане указывает на него рукой:
— Мы пойдем туда одни.
Мы пропускаем носильщиков вперед и сворачиваем с тропы; путь в чащу приходится прорубать куп-купами. Временами густая сеть лиан и колючего кустарника становится реже. Это следы давних и недавних переходов. Постепенно мы спускаемся в долину, по дну вьется ручей. Его прозрачные струи выделяются светлой полосой в синевато-зеленом полумраке.
Теперь дорога снова подымается к скалистому утесу, за густой листвой неба почти не видно. Ниспадающие лианы похожи на снасти затонувших кораблей. У нас такое впечатление, будто мы идем по дну моря.
У подножия холма, объясняет мне Вуане, находится пещера Вэвэго, предка Зэзэ Соховоги и первого проводника белых.
Его душа обитает на вершине холма, и Зэзэ время от времени приходит сюда, чтобы совершить жертвоприношение.
Мы наконец выходим из чащи. Перед нами каменная плита у порога пещеры.