Священный лес
Шрифт:
Через несколько дней мы уже знакомы со всеми завсегдатаями — европейскими и африканскими торговцами и чиновниками. Сегодня вечером один новый человек привлек наше внимание своей словоохотливостью. С искренностью, вполне достойной предвыборных речей, он изъясняется в своей любви к демократии, к европейской цивилизации вообще, к французской в особенности. Худой, элегантный, он щеголяет мягкой рубашкой и сверкающей шляпой из нейлона. Непрерывно жестикулируя, он приближается к нашему столу.
Крайне возбужденный, незнакомец не заставляет себя долго просить, подсаживается к нам и со стаканом в руке начинает изливаться. Круглолицый, с подвижными чертами лица и насмешливыми глазами, он удивительно легко говорит по-французски.
— Меня зовут Акои Гилавоги. Впрочем, меня все знают. Я лучший портной этих мест.
Он неожиданно вскакивает:
— Если вам нужны брюки, я к вашим услугам.
И, повернувшись кругом, дает нам возможность оцепить почти безукоризненный покрой своего костюма.
Потом он снова садится и, наклонившись к нам, понижает голос:
— Я знаю, зачем вы здесь, и могу вам помочь. Я кандидат в вожди кантона Гериерика: мой покойный младший брат занимал эту должность, а теперь я должен его заместить.
Он делает большой глоток:
— Там все уже повинуются мне; я сведу вас с самым главным колдуном, и мы будем действовать сообща.
Я киваю головой. Акои продолжает очень убежденно:
— Вы делаете кинофильмы — я очень хороший актер; вы записываете голос на пластинки — я очень хорошо пою. Даже неизвестные здесь песни, потому что я много путешествовал. Отправляйтесь вместе со мной в поездку перед моим назначением.
Чем мы рискуем, принимая его предложение? После нескольких стаканов Акои встает и назначает нам свидание на завтра.
— Я начну с Бофосу, — говорит он, — завтра четверг, там базарный день и соберутся все жители кантона.
Бофосу находится по дороге из Масента в Гекеду и, должно быть, неподалеку от Согуру, где будет происходить большая татуировка.
Сегодня утром мы встречаемся с Акоп, как и было условлено, у развилки дороги на Гекеду. Он выделяется из толпы своей нейлоновой шляпой. Люди с грехом пополам набиваются в грузовики, которые выглядят так, словно прибыли прямо со свалки. Местные шоферы покупают их обычно у европейских предпринимателей, когда те считают, что машины уже непригодны к употреблению. На каждой подножке хозяин грузовика расхваливает его преимущества и призывает немедленно занять места, которых, по его словам, мало. В этом не приходится сомневаться, когда видишь, как в перегруженные тюками, велосипедами и кудахтающей птицей кузова поминутно карабкаются все новые и новые пассажиры.
— Я заказал пять мест вот в этой машине, — важно говорит Акон, показывая на самый дряхлый грузовик. — Ваш багаж поедет на другой. Я обо всем позаботился.
Он представляет нас водителю, одному из своих друзей, и вскоре, после того как мы с великим трудом трогаемся с места, начинаются приключения. Описать путешествие по лесным дорогам в таких условиях совершенно невозможно. На ровном месте все обходится более или менее благополучно, но на подъеме, даже самом незначительном, два помощника шофера выскакивают из грузовика, хватают огромные деревянные клинья и, едва мотор начинает задыхаться, бросают их под колеса. Эти помощники — молодые парни, выполняющие за шоферов все черную работу, — получают в награду право брать иногда в свои руки судьбу восьмидесяти пассажиров, совершенно, впрочем, безразличных к своей участи. Быть может, сказывается отсутствие привычки, но я не могу разделить их фатализм. При каждом спуске накатом с выключенным мотором я с замиранием сердца жду последнего удара. Когда все страшное остается позади, я со вздохом облегчения смотрю на окружающих, но вижу только восхищенные, опьяненные скоростью лица. Эти ужасные прыжки с успехом заменяют им «русские горки».
Чтобы проехать сорок километров, отделявших нас от Бофосу, потребовалось три часа. Нужно, разумеется, принять во внимание остановки у каждого ручейка, чтобы залить радиатор, переправу на пароме через реку Макона и бесчисленные путешествия учеников, жаждущих проникнуть в тайны механики, под капот мотора.
Мы вылезаем на базарной площади. С чувством облегчения я прыгаю из грузовика. На заднем борту огромными буквами написано: ЗАПАСНОЙ ВЫХОД. ЖЕЛАЕМ УДАЧИ. Шофер, очевидно, не больше моего верит в возможности своей машины.
Мы смешиваемся с шумной толпой и бродим среди товаров. Бесчисленные диула, бродячие купцы, продают вперемешку опасные бритвы, сгущенное молоко, подтяжки, цветные ситцы, старые шины, лучшие бальзамы против самых разнообразных болезней и кучу всяких вещей, совершенно ненужных в лесу. На самых больших прилавках громоздятся мешки с кофе.
В знойном воздухе воняет сушеной рыбой. Почти повсюду на земле сидят голые до пояса женщины. Разложив в беспорядке три мерки красного перца, две горсти орехов кола, полсвязки бананов, они с безучастным видом ждут покупателей.
В глубине площади мясник спокойно перерезает горло предназначенному на продажу быку.
Ночью лес становится как будто еще гуще и окружает деревню еще более плотным кольцом. После шума и гама базара сейчас все кажется безмолвным. Мы остановились в маленькой хижине напротив харчевни. Это слово, завезенное сюда первыми белыми, очень точно характеризует придорожные трактиры, где останавливаются шоферы-африканцы и постоянные чернорабочие, занятые ремонтом дороги, которую торнадо [13] беспрестанно выводят из строя. Из харчевни к нам доносятся пронзительные звуки губной гармоники и шарканье танцующих.
13
Смерч, ураган. — Прим. пер.
Я перехожу через дорогу и попадаю в низкую, прокуренную комнату, скупо освещенную двумя-тремя лампами- молниями. Женщин не видно. Под назойливую мелодию, которую один танцующий выводит на губной гармонике, мужчины, шаркая йогами, ходят хороводом друг за другом. Они одеты в европейское платье, рваное ц заплатанное до предела, на головах у них фески, береты или старые фетровые шляпы. Один из них, не прекращая танца, пускает из трубки клубы дыма.
Барэ — хозяин — встречает меня широкой улыбкой. У него бритый череп, длинные висячие усы, и, увидев его сегодня утром, Жан тотчас же окрестил его Аладином. Он очень устал. Сегодня по случаю базара он продал в розницу одиннадцать двухсотпятидесятилитровых бочек, а клиенты все продолжают требовать от него добоиги — красного вина. Это наиболее полюбившееся тома изобретение белых. Барэ подносит мне стакан, и я, присев на скамью, разглядываю танцующих сквозь облака дыма, плавающие вокруг подвешенных к потолку ламп-молний.
Мужчины продолжают ходить по кругу и напевать хриплыми голосами. Время от времени гармонист, не нарушая ритма, принимается дуть в гармонику сильнее, и тогда их монотонное пение сменяется пронзительным криком. Иногда кто-нибудь выходит из круга, чтобы взять стаканы с добоиги. Он подносит их к свету, проверяя, одинаков ли уровень вина, и протягивает товарищам. Оглушенный шумом и движением, задыхаясь от дыма, я прощаюсь с Барэ и выхожу из харчевни.