Священный лес
Шрифт:
— Иди, — говорит он просто, — старики хотят с тобой говорить.
В хижине царит полумрак; желтый огонек лампы-молнии делает морщины на лицах более резкими. У всех мрачный, решительный вид. Один из стариков подходит ко мне. Ково переводит его речь, с трудом подыскивая слова.
— Мы вас знаем, — говорит он, — вы не такие, как другие белые, и мы хотим вам помочь, но тайны тома — только для тома… Белый — это белый, а черный — это черный… мы не можем ничего для вас сделать…
Мне нечего сказать; я знаю, что их решение бесповоротно,
— Родственники умершей поют о своем горе.
Мы медленно возвращаемся к большой хижине. Через открытую дверь я вижу своих товарищей. Они молча сидят в гамаках, свесив ноги.
Ково делает шаг назад. Ему не хочется входить и возобновлять бесплодный разговор. Он поспешно бормочет «до свидания» и удаляется.
Жан поднимает голову и смотрит на меня.
— Год работы, чтобы прийти к такому результату! — вырывается у него. Он пожимает плечами.
Это восклицание выражает наши общие мысли.
На рассвете мы покидаем Ниогбозу. В момент нашего отъезда два гелемлаи, как ангелы смерти, медленно пересекают площадь.
Прибыв в Масента после полудня, мы тотчас же отправляемся к начальнику округа. Он нисколько не удивлен размолвкой с Ково и его старейшинами и энергично уговаривает нас отказаться от наших планов и снимать фильм в другом районе. А пока мы примем решение, он отводит нам пустую хижину на вершине самого высокого в Масента холма.
Настроение скверное. Мы слоняемся на солнце по рыночной площади, и вдруг я узнаю знакомую фигуру.
Это Проспер Зуманиги, наш прошлогодний переводчик. Сейчас он военный фельдшер в госпитале, где лечат сонную болезнь, случаи которой становятся все более редкими. Проспер остался нашим другом, и мы рады его видеть. Он обещает зайти вечером.
В нашей просторной хижине две комнаты; в каждой стоит по большой квадратной кровати, правда без соломенных тюфяков. Мы измучены, разочарованы, и никому из нас не хочется натягивать свой гамак.
С наступлением темноты приходит Проспер, и мы, усевшись у двери, вводим его в курс событий.
Под нашими ногами, в глубине долины, мерцают слабые огоньки Масента.
Проспер долго думает, прежде чем ответить.
— Во всяком случае, — говорит он, — снять праздник выхода посвященных вам не удастся. Колдуны еще раз отсрочили его. Но вот в Согору, к северу от дороги на Гекеду, скоро будет большая татуировка детей, и они вступят в священный лес.
Наше настроение сразу повышается.
— Но, — добавляет Проспер, — чтобы их увидеть, надо быть тоже татуированным.
Не
Лежа в темноте с открытыми глазами, я думаю о последних словах Проспера: «Надо быть тоже татуированным». Ково в прошлом году говорил, что нам нужно подвергнуться этому испытанию, но два-три дня назад он всячески уклонялся от ответа на мои вопросы по этому поводу. Действительно ли это необходимо? В какой мере посвящение возможно для белых? Так или иначе, мы не упустим этот шанс, мы будем присутствовать на церемонии.
Вдруг странная музыка примешивается к обычному шуму ночного леса. Я выпрямляюсь на кровати и напрягаю слух. Три высокие флейтовые ноты и хрустальный звон маленького колокольчика вьются вокруг хижины. Кажется, что они, то приближаясь, то удаляясь, появляются каждый раз с другой стороны. Наконец я решаю разбудить Жана и трясу его за плечо, но в это время из-за перегородки мне отвечает голос Вирэля:
— Ты слышишь?
Мы встаем и шепотом советуемся в темноте. Тони решительно отказывается подняться. Эти тревожные явления его не беспокоят.
— Отстаньте от меня, — бормочет он сонным голосом. — Дайте подрыхать.
Жан тоже хочет спать, но назойливость необычной музыки заставляет его принять энергичное решение: подстеречь и схватить человека, если это человек. Впрочем, сам он решительно отказывается принять в этом участие.
Мы с Вирэлем терпеливо выжидаем. В тот момент, когда звуки достигают наибольшей силы, мы выскакиваем из хижины, направляя луч электрического фонаря туда, откуда, по нашему мнению, раздается музыка. Фонарь освещает лишь чахлый кустарник и траву. Музыка смолкает.
Лишь только мы возвращаемся в хижину, неотвязный лейтмотив возобновляется с новой силой. Тони сурово критикует нашу тактику.
— Нужно было выбираться ползком, без шума и света.
— Чего ж ты ждешь? Иди.
— Я сплю, — решительно отвечает он.
Мы решаем последовать его примеру и вновь укладываемся. Флейта и колокольчик продолжают описывать вокруг хижины наводящие тоску круги. Музыка не умолкает ни на минуту. Наконец, побежденные усталостью, мы засыпаем.
Мы только что приехали в Масента, и от Ниогбозу нас отделяют пятьдесят километров.
По всем знахарям тома уже известно о наших планах. Сегодня ночью они впервые дали нам это понять.
Мы питаемся в караван-сарае. Так называют европейцы гостиницу или то, что ее заменяет. В Масента это большая прямоугольная хижина под соломенной крышей. В глубине общего зала стоит массивная резная стойка из дерева местных пород, которую африканские мастера украсили скульптурными фигурами.