Святилище
Шрифт:
Леони проследила за его взглядом:
— Аббат Соньер?
Бальярд как будто не услышал ее.
— Эти горы, эти долины, эти камни — и дух, что дает им жизнь — существовали задолго до прихода людей, которые попытались уловить суть древних сущностей средствами языка. В названиях, о которых вы говорили, отразились наши страхи.
Леони обдумала его слова.
— Но я не уверена, что вы ответили на мой вопрос, мсье Бальярд.
Он положил ладонь на стол. Леони стали видны голубые вены и бурые пятна возраста, отмеченные на его белой коже.
— Дух живет во всем. Вот мы сидим в доме, которому несколько сотен лет. По современным человеческим меркам это очень старый, даже древний дом. Но стоит он на месте, которое существует тысячи и тысячи лет. Наше влияние на вселенную — не более чем шепот. Ее основные черты, свет и тьма, были заложены за тысячелетия до того, как человек оставил свой след на земле. Призраки тех, кто был здесь до нас, еще остались вокруг, став частью узора, влившись, если хотите, в музыку мира.
Леони вдруг зазнобило, как в лихорадке. Она прижала ладонь ко лбу. К ее удивлению, лоб был холодным и влажным. Комната кружилась, раскачивалась, слуги сновали туда сюда, как расплывчатые кляксы, все стало нерезким по краям.
Она попыталась собрать мысли на чем-то простом, глотнула вина, чтобы успокоить нервы.
— Музыка, — заговорила она, хотя ее голос звучал как бы издалека. — Что вы скажете мне о музыке, мсье Бальярд?
Она увидела его лицо, и на мгновение ей показалось, что он понимает все невысказанное, что стоит за ее вопросом.
«Почему во сне или проходя лесом я слышу музыку в шуме ветра?»
— Музыка — это форма искусства, организующая звуки и тишину, мадомазела Леони. Мы видим в ней развлечение, забаву, но в ней много больше того. Лучше взгляните на нее как на знание, выраженное в терминах тона, мелодии и гармонии, так сказать — в терминах ритма, то есть темпа и размера, и в терминах качества звука: тембра, силы и текстуры. Проще говоря, музыка — это персональный отклик на вибрацию.
Она кивнула.
— Я читала, что она в определенных ситуациях может создавать связь между этим и другими измерениями. Вы думаете, в таких утверждениях может быть истина, мсье Бальярд?
Он встретил ее взгляд.
— Все, что может измыслить человеческий разум, уже существует в пределах природы, — сказал он. — Все, что мы делаем, видим, записываем, обозначаем, все это — эхо глубоких рубцов вселенной. Музыка — это невидимый мир, становящийся зримым посредством звука.
У Леони сжалось сердце. Сейчас они приблизились к самой сути. Все это время, как понимала она теперь, она продвигалась к минуте, когда расскажет ему, как нашла скрытую в лесах часовню, как ее привели туда обещания тайн, найденные в книге. Такой человек, как Одрик Бальярд, поймет. Он скажет ей то, что она жаждет узнать.
Леони глубоко вздохнула:
— Вы знакомы с картами Таро, мсье Бальярд?
Его лицо не дрогнуло, но взгляд стал острым.
«Право, как будто он ожидал такого вопроса…»
— Скажите мне, мадомазела, — наконец откликнулся он, — ваш интерес связан с тем, что мы обсуждали до сих пор? Или это отдельная тема?
— И то и другое. — Леони почувствовала, как горячо стало ее щекам. — Я спрашиваю потому, что… потому что я нашла в библиотеке книгу, очень старомодно написанную. И сами фразы неясны, и в ней было что-то… — Она замялась. — Я не уверена, что постигла истинное значение.
— Продолжайте.
— Этот текст, там утверждалось, что это свидетельство о подлинных событиях, случившихся с…
Она сбилась, не зная, называть ли автора. Мсье Бальярд закончил мысль за нее.
— С вашим покойным дядей, — сказал он, улыбнувшись ее нескрываемому удивлению. — Я знаю эту книгу.
— Вы ее читали?
Он кивнул.
Леони облегченно выдохнула.
— Автор… то есть мой дядя, говорит о музыке, вплетенной в ткань вещественного мира. Определенные ноты способны — так он пишет — призывать духов. И карты Таро тоже были связаны и с музыкой, и с самим местом — рисунки, вызванные к жизни при установлении связи между мирами. — Она запнулась… — Там упоминалась часовня над склепом на этой земле, и говорилось, что в ней произошло некое событие. — Она подняла голову. — Вы сами ничего не слышали о таком происшествии, мсье Бальярд?
Он твердо встретил взгляд ее зеленых глаз.
— Слышал.
До этой минуты она, может быть, собиралась скрыть от него обстоятельства своей вылазки, но под его мудрым взыскательным взглядом не могла уклониться от истины.
— Я… я ее нашла, — сказала она. — Это наверху, в восточной части леса.
Леони обернула разгоревшееся лицо к открытому окну. Ей вдруг мучительно захотелось оказаться снаружи, скрыться от свечей, от застольной болтовни, от духоты комнаты. И она вздрогнула, будто тень прошла за ее спиной.
— Я тоже ее знаю, — сказал он. Помолчал, выжидая, и добавил: — И, полагаю, об этом вы и хотели меня спросить?
Леони снова повернулась к нему лицом.
— Там, над дверью старой часовни, над аркой есть надпись…
Она повторила, как умела, неуклюже выговаривая непонятные слова:
— «Aici lo tems s'en, va res l'Eternitat».
Бальярд улыбнулся:
— У вас хорошая память, мадомазела.
— Что это значит?
— Надпись несколько искажена, но по сути означает: «Здесь, в этом месте, время уходит в вечность».
На миг их глаза встретились. Ее горящий, разгоряченный от выпитого белого вина взгляд, и его — ровный, спокойный и мудрый. Потом он улыбнулся.
— Вы очень напоминаете мне, мадомазела Леони, одну девушку, которую я знавал встарь.
— Что с ней сталось? — спросила Леони, мгновенно заинтересовавшись.
Он промолчал, но она видела, что он вспоминает.
— О, это другая история, — тихо ответил он. — Еще не приспела пора рассказывать ее.
Леони видела, как он уходит в себя, погружаясь в воспоминания. Кожа его вдруг показалась прозрачной, морщины на тонком лице пролегли глубже, словно высеченные в камне.