Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание

Святитель Григорий

«Поэма «О жизни своей», например, хотя и представляет, – говорит Монто, – некоторые страницы, где обнаруживается эпический жанр, но как почти везде в подобных произведениях, цель практическая вредит здесь цели эстетической» [817] . Упоминая о другом историческом стихотворении Назианзина – «О себе самом и о епископах», Монто находит уместным сделать здесь общее замечание, что «Богу не угодно было, чтобы поэт претендовал на роль Гомера в стихотворениях о себе самом» [818] Главная же сила Григория как поэта заключается, по мнению Монто, в его изящнейших лирических стихотворениях. «Провидение сделало его счастливым соперником греческого искусства там, где он сам не думал быть им» [819] .

817

Ibid. P. 214.

818

Revue critique de quelques questions historiques se rapportant a saint Gr!egoire de Nazianze et a som si!ecle. Par l’abbe Lоuis Montaut. Paris, 1878. P. 291.

819

«Providence l'avait fait le rival heureux de l'art grec la ou il ne pensait pas l'etre». (Ibid. P. 215).

В частности, в области этого «греческого искусства» Монто находит достойного соперника святому отцу в Пиндаре; это ясно видно из страницы 189 его сочинения, где он, сочувственно ссылаясь на отзыв Вильмена (Villemain), сравнившего стихотворения Григория Богослова в художественном отношении с образцовыми произведениями Пиндарического вдохновения, выражается так: «Небу угодно было, чтобы святой Григорий возымел идею сообщить своим наиболее коротким поэтическим произведениям эстетическое разнообразие

и искусное единство произведений Пиндара».

Мы привели эти наиболее характерные суждения и отзывы о святом Григории как поэте, чтобы показать, что каждый из критиков его смотрит на него со своеобразной точки зрения, и при этом нельзя упустить из внимания того, что каждый из них не совсем верен и выдержанно последователен даже и в своей собственной точке зрения на дело. Возьмем хоть автора «научных вопросов о Григории». Общая и основная точка зрения его в подлежащем отделе этих «вопросов» побуждает его признавать святого Григория поэтом лирическим. Выражая, однако же, эту мысль и с некоторым восхищением оттеняя ее сравнением поэта с первоклассным античным лириком, Монто не приводит при этом ни одного чисто лирического стихотворения святого Григория. Между тем как, вооружаясь против эпических стихотворений Григория и именем Бога отказывая поэту здесь в роли Гомера, Монто с восторгом останавливается пред двумя, вовсе не лучшими в своем роде, эпическими поэмами: «К Немесию» и «К Олимпиаде», усматривает в них классическую композицию» (p. 196), называет их «poetique monument de direction antique» [ «поэтический памятник античного направления»] (p. 197) и целиком,дословно, приводит их здесь во французском переводе; и нужно заметить, что такое внимание в отношении этих двух поэм, не считая еще некоторых эпитафий, составляет исключение в целой характеристике Григория как поэта.

Естественным следствием научного знакомства с такого рода критической литературой по предмету нашего сочинения является вопрос – чем объяснить эту разность в воззрениях критиков на Григория-поэта и какое значение могут иметь эти разногласия критиков друг с другом и даже одного и того же автора с самим собою при нашем личном суждении о том же предмете?

Эти разногласия в отзывах о нашем поэте мы ставим, во-первых, в причинную связь с тем обстоятельством, что отзывы эти, по крайней мере большая и самая невыгодная для поэта часть их, были сделаны учеными еще по старым, далеко не полным и критически неисправным изданиям стихотворений святого отца, так как новое полнейшее и совершеннейшее издание их Кайльо вышло только в конце первой половины текущего столетия. Мы положительно только этим можем объяснить, например, ту странную несообразность в книге Ульмана, что он, смягчая свой жесткий приговор над поэтической деятельностью и поэтическими произведениями святого Григория Богослова замечанием, что все же как по самой природе своей Григорий действительно обладал некоторым поэтическим талантом (eine wirkliche… Dichterader in seinem Wesen lag; s. 291), так и между поэтическими произведениями его есть «прекрасные, глубоко прочувствованные и действительно трогательные места» (schone, tief gefuhlte und wirklich ergreifende Stellen), что «отдельные небольшие стихотворения, которые вылились из непосредственного одушевления и исполнены чистого чувства, могли бы удовлетворить и наиболее строгих ценителей» (s. 292), – что, оговариваясь таким образом, он подводит под эту исключительную рекомендацию только гномыи ни одним словом или намеком не упоминает ни о гимнах, ни об элегиях – чисто лирических стихотворениях святого отца, которые, скорее всего, могли бы удовлетворить критика если не с более строгим, то с более серьезным и более развитым художественно-поэтическим вкусом, чем у Ульмана. Это несообразное суждение его тем резче бросается в глаза всякому внимательному читателю его книги, что оно совсем не вяжется с его же собственным мнением, упреждающим только на одну страницу это суждение, что именно в стихотворениях Григория Богослова уже потому нечего искать истинной поэзии, что они все почти служат сторонней для поэзии цели – цели моральной(!) и религиозной.Естественно подумать после этого, что моральнодидактические стихотворения святого Григория будут первой и самой жалкой жертвой отрицательной критики Ульмана. И вдруг, на следующей же странице книги, эти-то самые «moralische Spruche und inhaltreiche Lehrgedichte» [ «моралистические высказывания и богатые по содержанию учительные стихотворения»] оказываются самыми лучшими поэтическими произведениями святого Григория.

Во-вторых, разногласия во мнениях о поэтическом таланте святого Григория Богослова и противоречивые суждения о художественной ценности стихотворений его, по нашему мнению, зависят в известной степени и от того еще, что вся почти критическая литература о нем как поэте исчерпывается авторами, по роду и характеру ученых занятий прямо не принадлежащими к области литературы, в тесном смысле слова. В своих трудах, посвященных исследованию вопросов специально-богословских (как, например, сочинение Ульмана) или церковно-исторических (как исследования Монто, а тем более – труды вроде «Christliche Kirchengeschichte» [ «Церковная история»] Маттия Шрекка, Неандера и т. п.), эти ученые только вскользь и мимоходом заглядывают в стихотворения святого отца или даже считают для себя достаточным ограничиться кратким обзором одних исторических стихотворений святого Григория.

В-третьих, наконец, разнородность суждений о поэтической деятельности святого Григория Назианзина, нам кажется, обусловливается в значительной мере самой новизной и оригинальностью предмета ее. При отсутствии специально-литературных критических работ в области христианской художественной литературы, для суждений о стихотворениях христианского поэта сторонних специалистов нет ни устойчивой опоры для правильной и определенной точки зрения на них, ни руководящей нормы или критериума для критической оценки их специальных достоинств. Мы видим, с каким недоверием и предубеждением приступает к суждению о поэзии святого Григория Ульман, по которому в ней, во-первых, уже потому нет и не могло быть поэтической ценности, что она служит нравственной цели; во-вторых, потому, что святой Григорий уже в глубокой старости и в аскетическом уединении посвятил себя поэзии (s. 291). И если Гренье решается поставить святого Григория как поэта выше блаженного Августина, Амвросия и Златоуста, то это – едва ли не первый робкий шаг христианско-литературной критики, справедливо вносящей в нее метод сравнения.

Для нас разноречивые и противоречивые воззрения на Григория Богослова как поэта имеют, в общем, скорее положительное, чем отрицательное значение, как выражение того несомненного факта, что в лице святого Григория Назианзина критика имеет дело с необыкновенным поэтическим талантом, достойным действительно солидной критической литературы. Мы не прочь даже высказать в виде общего положения замечание, что в случаях, подобных данному, предмет научного исследования всегда выше своей критики, произносящей над ним противоположные приговоры. И примерами подобных случаев богата не одна только, в тесном смысле, литературная история. Если же, например, о святом Григории мы бы поставили темой сочинения вопрос из области, более благоприятной для исследователя, более расчищенной и гладкой – вопрос о Григории Назианзине как проповеднике, – мы и здесь, прямо на большой дороге, в таком капитальном труде, как многотомная «Christliche Kirchengeschichte» Маттия Шрекка, повстречались бы со следующими словами: «В новейшее время, правда, стихотворения Григория предпочитались его речам и проповедям (Man hat sohl gar in den neuern Zeiten die Gedichte des Gregorius seinen Reden und Predigten vorgezogen… etc.). Но хотя последние и не представляют образцовых произведений в своем роде (так как красноречие его не всегда следует тому пути, какой предначертывают природа и искусство, без нужды отступает оно в сторонние или совсем посторонние предметы, гремит, где нужно быть ему только кротким и назидательным, слишком изысканно и остроумно или забывает иногда о своей главной цели), однако все же стихотворениям его уже потому нельзя отдавать предпочтения, что между ними есть много чисто прозаических мест» [820] Выражение «wohl gar» [ «правда»] оттеняет здесь свидетельство церковного историка о предпочтении стихотворений святого Григория проповедям его в смысле факта вовсе небезызвестного и во всяком случае – не исключительного. А не забудем, что Шрекк жил на целых полстолетия раньше автора «Tableau de l'eloquence chretienne au IV-siecle» [ «Очерк критического красноречия»], который свой горячий трактат о святом Григории Богослове заключает словами: «Столь блестящий, столь красивый оратор уступил место мечтательному воздыхателю, но кто же эти искренние звуки воздыханий, изливаемые стихотворениями его, не предпочтет проповедям его?» («L'orateur si brillant, si pare а fait place fu reveur melancolique; mais qui n'aimerait mieux que ses discours quelques uns des soupirs vrais exhales dans ses vers?») (p. 153).

820

Christliche Kirchengeschichte von Johann Matthias Schr"ockh,dreizehnter Theil.S. 443–444.

Равным образом и по самому, так сказать, центральному вопросу о святом Григории, по вопросу о нем, как о богослове, Ульман первый же выступает в своей книге, как мы уже видели, с оригинальным мнением о мнимой несамостоятельности этого главного представителя догматического вероучения нашей Православной Церкви.

Но как в этом последнем, богословском, и в предпоследнем, церковно-проповедническом, отношениях, так и в отношении поэтической деятельности святого Григория Назианзина его влияниена современников и позднейших христианских писателей – влияние внутреннее, нравственно-воспитательное, и внешнее, литературное, – представляет такой несокрушимый базис его заслуг для Церкви, который не пошатнуть усилиям критики, как бы ни были они количественно и качественно велики, и создало ему такой колоссальный памятник христианской славы, который не затенить уже позднейшим векам научно-богословской, ораторской и художественно-христианской производительности.

Литературное влияние поэтических произведений святого Григория сказалось уже весьма рано. Сократ (История Церкви. VI, 8) и Созомен (История Церкви. VIII, 8) единогласно свидетельствуют, что Иоанн Златоуст, только несколькими годами позже святого Григория вступивший на Константинопольскую кафедру, из общераспространенных в то время духовных гимнов выбрал лучшие и предназначил этот сборник для практического употребления среди исповедников православной веры. Шубах не сомневается [821] что в этом свидетельстве историки разумеют гимны святого Григория Богослова, и здесь же замечает: «Еще важнее то, что у смежных сириян стихотворения эти пользовались таким уважением, что перелагались на их наречие; такое versio syriaca содержится в ненапечатанном еще кодексе Ватиканской библиотеки, № CV» [822] . Гренье, говоря о большом влиянии в христианской литературе поэтических произведений святого Григория замечает также что Иоанн Златоуст любил подражать ему; Прокл образовал свой стиль на его произведениях; Иероним был обязан ему самыми прекрасными чертами своими (ses plus beaux traits) [823] . Но особенно сильное и заметное влияние святого Григория, как поэта, отобразилось на блаженном Августине, «Исповедь» которого, по мнению Гренье, написана под живейшим впечатлением поэмы Григория «О жизни своей». Та же идея там, что и здесь, тот же план: автобиографический рассказ начинается с детства, продолжается с одинаковыми деталями о семействе, о первоначальном воспитании, о школьном образовании, время от времени рассказ прерывается благочестивыми размышлениями, молитвами и сердечными излияниями» [824] . Гренье не допускает сомнения в том, что Августин знал стихотворения святого Григория; на Западе, по словам его, известно было все, что издавалось в Церкви Восточной; переводчики и толкователи с живейшим интересом следили здесь за всем, что выходило нового из-под пера греческих авторов. Блаженный Иероним, друг и корреспондент Августина, не только видел и посещал святого Григория Богослова, но называет его прямо своим учителем. Во многих местах, наконец, сочинений своих (например, «Против Юлиана») Августин цитирует Григория с особенным уважением. Возвращаясь опять к «Исповеди», Гренье говорит, что в ней есть страницы, которые до очевидной ясности изобличают влияние святого Григория на автора и подражательность последнего первому. Самым наглядным доказательством такой подражательности, по мнению Гренье, может служить восьмая книга названного сочинения Августина; в ней олицетворенная идея целомудрия выводится на сцену под теми же самыми очаровательными чертами, с какими изображает ее поэтическая кисть святого Григория Назианзина.

821

De b. Patris Gregorii Nazianzeni Theologi carminibus commentatio patrologica, scripsit Matth. Schubach. Confluentibus, 1871. S. 3.

822

Ibid. P. 4. Об этом переложении упоминает Р. Zingerle (Theol. Literaturblatt. V. Reusch. 1866. P. 562). В какое время написано это переложение и все ли до одного стихотворения Григория заключает оно, – Zingerle не показывает. Цит. у Шубаха: ibid.

823

La vie et les po!esies de Saint Gr!egoire de Nazinanze / Grenier. P. 3.

824

Ibid. P. 238.

Весьма видное место занимает имя святого Григория как поэта в христианской гимнологии и в богослужебной поэзии Православной Церкви. Мы не станем распространяться о том, насколько справедлива догадка ученых, к которым у нас примыкает со своим мнением высокопросвещенный автор «Исторического обзора песнопевцев греческой Церкви» [825] что знаменитый гимн «Тебе Бога хвалим» (Te Deum laudamus), приписываемый обыкновенно Амвросию и даже называемый его именем, есть, в сущности, не что иное, как обработка хвалебно-молитвенного гимна (№ 30) святого Григория «?/?????» [ «Песнь Богу»]: «Дай мне воспеть, дай мне восхвалить Тебя, бессмертный Царь и Господь. Тобою – сонмы Ангелов, – Ты засветил солнце» и пр. Но мы не можем не отметить несомненного факта живого и обильного заимствования позднейшими церковными поэтами, Косьмой Маюмским и Иоанном Дамаскином, для богослужебных песен их, из высокопоэтических произведений святого Григория Назианзина. Из проповедей его особенно богаты поэтическими местами, как невольными излияниями светлого восторга, порывами торжественного вдохновения, слова на праздничные дни – на Рождество Христово, на Крещение или на День Светов, на Пасху, на Пятидесятницу, на Новую неделю (или на Антипасху); на св. муч. Маманта; о Маккавеях; о святых мучениках в Неделю всех святых. Слово на Пасху начинается словами: «Вот день воскресения, начало блаженное, просветимся торжеством, обнимем друг друга; скажем – братия» и пр. Мелодия Дамаскина облеклась в слова эти, и составилась одна из стихир пасхальных, оглашающих ныне церковь. В том же слове читаем слова, помещенные в одном из тропарей пасхальных: «Вчера я погребался вместе с Тобою, Христе, теперь встаю вместе с Тобою» и пр. Второе слово святого Назианзина на Пасху оканчивается словами: «О Пасха велия и священная Христе! О мудрость и сила» и пр. Эти слова помещены в последнем тропаре пасхального канона. Слово святого Григория на Рождество Христово начинается так: «Христос раждается, славите; Христос с небес, сретайте; Христос на земле, возноситеся, пойте Господу вся земля» и пр. Это, как очевидно, ирмос известного канона на Рождество Христово, составленного святым Косьмою Маюмским. Далее, в слове святого Григория на Пятидесятницу, читаем следующие слова: «Мы празднуем Пятидесятницу – пришествие Духа, совершение обетования, исполнение надежды. О, как велико это таинство! Как величественно и славно!..» В церковной службе на Пятидесятницу эти слова составляют самую первую стихиру между стихирами вечерними… [826]

825

«Сходство между гимном Григория и гимном Амвросия, – говорит автор здесь, – весьма велико, сходство не только в содержании, но даже в некоторых словах, так что один из них надобно признать подражанием другому. Поелику же св. Григорий писал свои гимны в уединении в 382 году, а гимн Амвросия относится к 386 году и поелику несомненно известно, что св. Амвросий обыкновенно многое заимствовал в свои сочинения из писаний отцов восточных (например, для своего трактата о Святом Духе он занял почти все из книги св. Василия о Духе Святом), то не остается никакого сомнения, что хвалебный гимн Амвросиев есть в собственном смысле гимн греческой Церкви IV века. Судя только по духу Амвросиева гимна Рамбах полагал, что этот гимн заимствован из древних песен греческой Церкви (Рамбах.Antholog. P. 89–91); но если бы он сличил этот гимн с гимном св. Григория Назианзина, то был бы еще ближе к истине» (Исторический обзор песнопевцев Греческой Церкви. Ф. А. Ч., 1864. С. 135).

826

Исторический обзор песнопевцев… Ф. А. Ч., 1864. С. 129–130.

Как с именем каждого крупного авторитета в подлежащем роде художественной или литературной деятельности в позднейшее потомство переходит множество более или менее совершенных и достойных этого имени произведений, с именем св. Григория Богослова как поэта до нас сохранилось много стихотворений гимнологического содержания. Знаменитый католический ученый, кардинал Питра, в своей гимнографии, между прочим, приводит некоторые из отрывочных песнопений в честь Богоматери – нашего Московского кодекса (называя их membranae Mosquenses), приписываемых св. Григорию Богослову, по надписанию над ними: « , , » [ «Стихи св. Григория о Пресвятой Богородице»].

В журнале «Чтение в обществе любителей духовного просвещения» (сентябрь, 1885) напечатаны следующие три ямбические четверостишия из этих песнопений, с переводом их на русский язык:

, ! , .

^.

, ,

.

, · ,

, ,

,, .

' ,

;

' ,

.

Перевод:

Отроковице Чистая, Ты во веки живеши!

Если же молчишь, – сие не странно,

Ибо молчание благоприлично девам.

Но в Тебе еще тем более дыхания, что Ты держишь

Слово Божие,

Хотя живопись Тебя не представляет громко гласящею.

* * *

Камень держит землю, земля – колос;

Колос сей есть Питатель душ; Дева – поле,

Ты же, паче всего, созерцая пред собою

Источник воды живыя,

Верный, еси от сего Камени благодать.

* * *

Если самых Ангелов изображают бренными красками,

То что необычного написать и Тебя кистию?

Ибо хотя Ты не имеешь ангельских крил,

Но славным естеством Своим вельми превосходишь

всех Ангелов.