Святитель Григорий Богослов

Коллектив авторов

Речь на память братьев Маккавеев, может быть, между всеми речами Григория более всего отзывает античным духом, и она может быть сопоставлена с речью Лисия над павшими коринфянами. Рассказ течет так приятно, столь легко, почти вся речь представляет собой только рассказ с рассеянными короткими замечаниями, изливавшимися из глубокого чувства, язык не возвышается до выражения сильной беспорядочной печали, но слышится в нем смягчение печали и власть над ней; не встречается смелых образов, ни неожиданных сравнений, но нет никаких и неправильностей, все течет в одном направлении, язык совершенно соответствует лицам и отношениям; язык детей против Антиоха энергичен и, однако же, наивен, разговоры их между собой полны сердечности, речи матери вызывают в нас удивление и благодарность, целое заканчивается кратким напоминанием, потому что частные пункты речи молчаливо, но внятно говорят к сердцу.

Речь in sanctum baptisma [879] содержит много практических деталей, может быть интересной и потому, что она в гл. 15 содержит хотя короткое, но довольно полное исповедание веры, подобно тому как изложили оное в своих творениях и св. Ириней, Тертуллиан, Ориген.

Из рассуждений св. Григория особенно известны две речи против Юлиана, отличающиеся огнем, ораторским полетом мысли, силой и тонкой иронией по отношению к язычеству. В первой речи Григорий хочет представить в ясном свете тиранство Юлиана над христианами, во второй — изобразить суд Божий над Юлианом. В Констанции он порицает как «бесчеловечную человечность»

то, что он оставил Юлиану жизнь. Поводом к речам послужило отношение Юлиана к христианам: он, по свидетельству даже Аммиана Марцеллина и Ливания, обнаруживал нетерпимость и хотел искоренить христианство, благоприятствуя только одной партии, христиан устранил от государственных должностей, беспокойных из них очень жестоко наказывал, запрещал христианское обучение и свои строгости против них в довершение всего сопровождал еще насмешками. Св. Григорий благодарит Бога, что Он освободил Церковь от такого врага, в конце же своей речи все-таки напоминает о кротости и пощаде, просит не мстить преследователям за то, что они сделали, не привлекать их к суду, не сажать в темницы и заключает, что чрез эту кротость только обнаружится истинная высота, и предлагает в преследованиях, какие вынесли христиане, признать основания для исправления своих недостатков.

879

«Слово на Святую Пасху». — Ред.

Между догматическими речами пять богословских речей занимают первое место, а между этими пятью — особенно вторая. В качестве введения к ним могут рассматриваться две другие превосходные речи — 26-я и 32-я, где св. Григорий развивает мысль, что не каждый может и должен дискутировать по поводу богословских вопросов, порицает страсть православных спорить с еретиками во всякое время, во всех местах и с каждым; высказывает желание, чтобы его слушатели в тех случаях, где вопрос превышает силы человеческого рассудка, смирялись, внутренне очищались и предоставляли себя Святому Духу. В речи 26-й выражает он в трогательных словах свою сердечную любовь к обществу: «Я страстно стремился к вам, дети мои, и в равной мере был вами ожидаем… я не мог долее выдерживать долгой разлуки с вами» [880] — и доказывает свою любовь к обществу, желая от своих слушателей получить отчет в том, сохранили ли они во время его отсутствия чистоту веры и упражнялись ли в любви. Св. Григорий изображает свои чувства через прекрасную картину бушующего моря; он признается, что облечение его епископским саном не доставляет ему особенной радости. При столь многих превосходных местах речи встречаются в ней и колкие нападки на Максима, домогавшегося епископства: «Я страшусь ночных волков, которые, лишь только заметят темноту, раздирают стадо соблазнительными речами; они ожидают только благоприятного мгновения для того, потому что не могут действовать открыто; я боюсь собак, которые хотят насильно стать пастырями, которые ни собаками не остались бы, ни пастырями не сделались бы, кроме разве того, что они разодрали бы и разрушили чужую работу» [881] .

880

Ср.: Cвт. Григорий Богослов. Слово 26 // Cвт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 316.

881

Ср.: Там же. С. 317.

В 32-й речи говорит он убедительно и прекрасно о страсти обвинять друг друга в ереси: «Поистине не одно и то же выдернуть растение, летучий цветок и человека. Ты — образ Божий и имеешь дело в твоем ближнем с образом Божиим, и ты, который судишь, уже тем самым осуждаешь и самого себя. Испытывай своего брата той же мерой, какой меряешь и себя» [882] . Святой отец рекомендует проявлять терпеливую кротость в суждениях о других, признает, что у Бога есть как обители многи (Ин. 14:2), так и многоразличные пути, к Нему ведущие, потому что все выводят на один путь, путь добродетели. Но именно этот кроткий образ мыслей, ценивший живые проявления благочестия, несмотря на несогласие в догматических убеждениях, образ мыслей, который св. Григорий показал и в отношении к македонианам, был причиной для Григория многих неприятностей и упреков, какие делала ему его партия.

882

Ср.: Cвт. Григорий Богослов. Слово 32 // Там же. С. 405.

Пять догматических речей показывают искреннее одушевление церковным учением и излагают столь чистое вероисповедание столь прекрасно, так возвышенно, что Церковь в этих речах торжествовала истинный триумф над еретиками. Во всех — порядок, краткость, превосходное развитие, ясность и прелесть, но вторая из речей все эти преимущества содержит в совокупности и в совершеннейшем виде, открывает возвышенные надежды и извиняет слабости нашей природы, которая может питать эти надежды только в затемненной форме. Первая из речей служит введением и объясняет, что каждый может и должен философствовать о Боге. Вторая говорит о Божеской природе, которую никто не может постигнуть, которая все наполняет, не знает никаких ограничений, не имеет телесности; далее идет речь о стремлении человека знать Бога, благодаря которому человек уклонился во вздорное идолослужение, о великолепии творения, о блестящих проявлениях человеческого духа, и оканчивает св. Григорий свою речь, благодаря за все прекрасное Пресвятую Троицу. Третья из речей доказывает божество Христа. Четвертая опровергает толкования приводимых еретиками мест Писания. В пятой речи речь идет о Святом Духе. Св. Григорий повсюду говорит не как философ, но как апостол, не вдаваясь в софистические тонкости, но излагая дело просто, как следует христианину, говорит, исходя не из честолюбия, но из намерения наставить.

Св. Григорий любит картины природы и охотно привязывает к ним свои рассуждения. В речи на память мученика Маманта, приходившуюся на первое воскресенье по Пасхе, изображает он наступление весны такими прекрасными словами: «Все соединяется и скопляется, чтобы возвеличить этот праздник; царица времен года устрояет царице дней [Пасхе] торжественный прием; все драгоценнейшее из своей собственности и прекраснейшее приносит этой в дар. Небо уже блестящее, солнце на нем выше и блистает золотистее; диск луны сияет дружественнее, чище хор звезд. Волны заключают любезный сердцу союз с берегами, облака с солнцем, ветры с воздухом, земля с растениями, растения с глазом. Прозрачнее струятся источники, благоухает луг, тучнеют растения, трава скашивается и агнцы прыгают на покрытых живой зеленью равнинах. С песнями выводится корабль из гавани, и дельфины прислушиваются к ним, прыгая от удовольствия, вбирая в себя воду и выпуская и радостно корабль сопровождая. Земледелец закладывает свой плуг, с молитвой обращая взор свой к Подателю благ; пастух выходит к овцам и волам со своей свирелью; они внимают его песне и проводят весну между деревьями и по лощинам. Рыбак прозирает в глубины, чистит невод и садится на утес; поднимается трудолюбивая пчела на своих крыльях, оставляя улей, заявляет она свою мудрость и опустошает цветы: образец для вас в прилежании. Птица строит себе свое гнездо, другая уже садится в него, третья скользит по воде, там порхает вокруг, оглашает рощу и летает вокруг тебя, как бы передразнивая болтливость человеческого языка. Все хвалит Бога и прославляет Его в нечленораздельных звуках, за все чрез меня приносит благодарность Богу, и таким образом хвалебная песнь твари становится нашей хвалебной песнью, той хвалебной песнью, которую я здесь выражаю. Да, теперь в мире весна, весна духа, видимая весна, в которой и мы принимаем участие, если мы здесь право живем» [883] .

883

Ср.: Cвт. Григорий Богослов. Слово 44 // Cвт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 557–558.

В речи о мире, говоренной в присутствии отца (Слово 6), к свидетельству о гармонии и несравненной красоте в миропорядке присоединяет он свои напоминания о согласии и любви. Но особенно приятно излагает святой отец в речи 26 свои размышления, к каким подал ему повод вид бурно-подвижного моря: «Сам с собой и один пошел я на берег моря, когда день уже склонялся к вечеру, потому что только в это время привык я свои работы рассеивать этого рода отдыхом, ибо и почва не выносит постоянного напряжения, но иногда должна отдыхать; таким образом, я побрел, и мои ноги двигались непроизвольно, тогда как мои взоры блуждали по морю. Но неласков был этот иногда столь приятный вид, когда темно-пурпуровые волны мирно переливаются одна через другую и спокойно и тихо играют с берегом. Не то было тогда! Море всколебалось от сильного ветра и шумело, но я буду говорить лучше словами Священного Писания (ср. Ин 6:18) — волны вырастали вдали одна за другой и поднимались, хотя и на мгновение, на весьма значительную высоту, падали и опять возвышались, разбивались о берег или накидывались на соседний утес и с шумом отскакивали назад, разбиваясь в пенистую и тонкую пыль; там внизу были выплевываемы волнами мелкие камешки, но многие снова отступающей от берега волной были проглатываемы опять; но они сами, эти береговые утесы, стояли неподвижно и непоколебимо, как если бы они никем и ничем не были обеспокоиваемы, кроме как только бьющими в них волнами. Из этого зрелища почерпал я полезные мысли, и когда все это отношу к себе, то наделяет меня это зрелище рассудительностью. Не море ли, говорил я, вся жизнь наша и все вообще дела человеческие? Так много в них бедственного и неустойчивого; все неожиданное в жизни, нас постигающее, суть бури, утес же на бурно-подвижном море есть Христос; на Христе утверждаться должно, здесь можно остаться непотрясенным приражающимися к нам печалями судьбы» [884] .

884

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 26 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1.С. 320.

Точно так же говорит оратор в 34-й речи о целом флоте кораблей, нагруженных хлебом, шедших из Египта в Константинополь: «Это был превосходный и великолепный вид: море, усеянное деревьями и покрытое неким как бы легко подвижным облаком; красота и быстрота кораблей, наряженных как бы для торжественной процессии, легкий ветерок, плавающий на море город, спешивший в наш город. Как это прекрасно! Еще одно славное мгновение обрадуете нас вы и принесете с собой чистую веру» [885] . И в другом месте говорит он: «Так на берегах реки бурями не трогаемая сосна, целый год сохраняющая свою зелень, силой воды ослабляется, корни ее трогаются, почва размывается, дерево грозит упасть, вскоре разрываются слабые узы, его с ней связывавшие, волна в корнях запутывается, увлекает дерево в глубину и наконец разбивает его об утес, дождь и сырость довершают разрушение, ничего на берегу не остается более, кроме слабых следов существования тут дерева. Так и моя душа цвела некогда пред Господом, бури потрясли ее, и она почти взята из меня. Что от нее еще осталось во мне, то ищет укрепления прежнею своею силою в силе Господа» [886] .

885

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 34 // Там же. С. 418.

886

Ср.: Свт. Григорий Богослов. Стихи о самом себе // Там же. Т. 2. С. 190.

Из апологетических творений св. Григория Богослова отличаются красноречивым языком Слова: к гражданам Назианза и префекту; о себе самом и о тех, которые говорили, что он домогался епископской кафедры; последнее «прости» к 150 епископам.

Жители Назианза имели некоторые основания опасаться гнева против себя императорского наместника, были смущены, обратились к Григорию, и тот говорил речь (см. Orat. 17) [887] , чтобы успокоить умы и смягчить префекта. Искусно сумел он воспользоваться отдельными местами Писания и распространить их со значительной убедительностью; излагает он обязанности властей, приводит основания из Евангелия, склоняя к кротости, называет это главной добродетелью властителей, подобно тому как это сделал Цицерон в речи pro Marcello, с которой речь св. Григория и может быть сравнена. Он показывает непостоянство человеческих дел, необходимость в счастье быть умеренным, напоминает о прежней любви префекта к гражданам города, о седых волосах своего отца, жившего вместе с ним, стращает, грозит: «Послушаешься ли ты моей откровенной речи? Закон Христов подчиняет тебя моей власти, потому что и мы властвуем, и наше господство совершеннее. Ты, конечно, одобришь мое прямодушие, потому что ты питомец великого пастыря; именем Христа властвуешь ты, с Ним проходишь свою должность, от Него получил ты меч не для действительного употребления, но для угрозы; храни его чистым, в качестве чистого обетного дара; ты отображение Божие, но повелеваешь точно так же над носящими в себе образ Божий. Почти родство, устрашись первообраза, служи, помня Бога, будь кротким властителем и не походи на жестокого тирана. Подражай Божескому человеколюбию, потому что благодетельствовать — это в человеке первое, что богоподобно. Ты без труда теперь можешь оказать божественное, не упусти случая. Ничто пусть не отклоняет тебя от кротости — ни время, ни отношения твои к сильным сего мира, ни страх, ни надежда, ни блестящее какое-либо почетное место» [888] .

887

См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 17 // Там же. Т. 1. С. 217–222.

888

Ср.: Там же. С. 221.

Народ принудил св. Григория принять кафедру Константинопольского епископа; по этому случаю в полном собрании двора говорил он речь (см. Слово 36). В ней он защищается от того, будто бы он домогался чести епископской, говорит, что общество верующих, которому он служил доселе, лучшая его защита, если только оно останется верным его учению, и затем преподает наставления сановникам, знати, образованным и богачам. Особенно красноречивы начало речи и заключение. Вначале объясняет он причины, по которым пользуется любовью общества, и, между прочим, замечает, что ничего не делает бьющего на эффект, театрального, не терпит насилия, пышности и лести. В конце оратор со всей полнотой сердечности преподает такие драгоценные наставления: «Вы, сановники, чтите ваш пурпур; подумайте, как много вам доверено, вам подчинен весь мир, который держится за вашу диадему, за ваш суконный плащ. Что вверху, на небе, то есть Божие; что здесь, внизу, то ваше — будьте же для своих подданных божественными существами, если могу я употребить это смелое выражение. Сердце царево в руце Божией (Притч. 21:1), так веруем мы.