Святополк Окаянный
Шрифт:
Собрались соседи посидеть за кружкой медовухи, побеседовать, обсудить что-то житейское. Сам хозяин разливал хмельное по кружкам. Выпили сначала за «мир этому дому», потом «за здоровье хозяев дома», потом «шоб жито уродилось», потом «шоб все были живы». Кружки до дна осушали лишь мужчины, женщины только пригубляли свои, не желая пьянеть, поскольку обеспокоились о хозяйстве, семье и даже об упившихся мужьях, коли такое случится.
Жданиха, как старшая из женщин, молвила:
— Пожалуй, довольно. А?
И мужчины не стали
— Ну, у тебя вроде как у князя, — польстил захмелевший Ждан хозяину, не подозревая, что упоминанием о князе ранит и без того изболевшееся сердце дочери.
— Ну будет, — сухо сказала Лада. — Вставайте, надо детей кормить. Светозар, зови всех.
— Гляди, уже и за вожжи взялась, — усмехнулся благостно Ждан, поднимаясь из-за стола. — Давай, доча, хозяйствуй, а мы пойдем с матерью.
— Пусть и Непроса с Нетребой идут сюда, — наказала Лада родителям. — Всех покормлю.
Лютый проводил сватов до калитки, прощаясь, опять кланялся, благодарил растроганно:
— За Ладу спасибо вам великое. Не беспокойтесь, буду беречь как зеницу ока. И Светозара, ежели что…
— Тпру, зятек, — перебил его Ждан. — Я тебе говорил и еще раз, последний, скажу: о Светозаре чтоб боле не заикался, то мой сын. Понял?
— Молчу, молчу. Ждан. У меня вон двое своих парней.
— Вот и подымай своих. И еще с Ладой хошь десять стругайте, но чтоб мово ни-ни, — и Ждан корявым пальцем поводил перед носом Лютого.
А меж тем Лада усадила за стол детей всех без разбора, кормила кашей, рыбой, причем для Кочета и Светозара сама выбирала кости, чтоб они не подавились. Откормя, сказала сестрам:
— Ступайте домой, возьмите и Светозара.
Вышла проводить их, Светозар спросил:
— Мам, ты не пойдешь с нами?
— Нет, сынок, — присела перед ним Лада, погладила по лицу. — Ты же видишь, у Кочета нет мамы. А хорошо ли это, сам посуди?
— Плохо, — вздохнул Светозар.
— Вот видишь. У тебя вон и баба, и тятя, и Непроса с Нетребой. А у него? И потом, я всегда буду твоей мамой, сынок, всегда буду рядом.
Лада поцеловала сына, крепко прижала к себе. Лицо ее было мокро от нахлынувших слез.
— А зачем же ты плачешь, мам?
— Это я так, — поднялась Лада, быстро отерев ладонью щеку. — Идите.
Она вернулась в избу. Лютый, уложив детей на полу на тулуп и укрыв рядном, сам уже лежал на ложе. Горела свеча на припечке.
Лада прошла в куть, стала убирать там тарели, ложки, туески и горшки на полки, под лавки, вытирать стол. Видно было, что она умышленно затягивает время.
— Да ладно уж, ложись, мать, — сказал ласково Лютый— Спать пора.
— Я тушу огонь.
— Туши, туши. Ложись.
Она задула свечу, разделась в темноте, подошла к ложу.
— Тебе где лучше: у стенки или с краю? — спросил Лютый.
— У стенки.
Она полезла через Лютого и еще не успела умоститься, как тут же явился, перелезши через отца, Кочет.
— Я с Ладой хочу спать, — заявил он решительно, прижимаясь к ней. — Правда, Лада, ты со мной будешь? Да?
— Да, да, милый, — отвечала Лада, прижимая ребенка к себе. — G тобой будем, с тобой.
— И сказки мне будешь сказывать?
— И сказки буду сказывать, милый.
Возвращение
На становище князя Илдея приехал посланец великого князя Владимира Ян Усмошвец. Приехал не один, привез его сына Загита, бывшего в Киеве заложником.
— Вырос-то, вырос как. И не узнать, — дивился Илдей, обнимая дорогого юношу.
Отвык от брата и Артак, но обнимал его с искренней радостью. Черноглазая Нанкуль пряталась за завеской и, хотя знала, что Загит ее брат родной, стеснялась его как чужого. Она помнила его сопливым мальчишкой, а тут приехал взрослый мужчина, уже и с усиками. Встретила бы в степи, ни за что не узнала.
Илдей понимал, раз вернули из залога сына, значит, грядет что-то нехорошее. Возможно, даже набег русских дружин на его кочевье. Это ясно как день. И тогда жди беды.
Однако расспрашивать гостя о причине возвращения заложника не стал. Усадив в кибитке на кошму, угощал хмельным кобыльим молоком, расспрашивал о дороге, о здоровье гостя и его господина, великого князя.
— Великий князь, слава Богу, здоров, — отвечал Ян, — но вот великая княгиня совсем плоха. Из-за этого я и приехал, Илдей, чтоб Бориса забрать с матерью проститься.
— A-а, а я-то думал… — протянул Илдей. Но о чем думал, не сказал князь, а заговорил о Борисе: — Жаль нам будет с Борисом расставаться, привыкли мы к нему. Полюбили как сына. Но мать есть мать, с ней надо проститься.
— Но великий князь надеется, — продолжал Ян, — что мир меж ним и тобой все равно будет сохранен.
— Это само собой, дорогой гость. Мне с русскими торговать выгоднее, чем воевать. Они у меня скот покупают. Я не Родман, чужого не хочу.
— Родмана освободили.
— Знаю. Выкупили соплеменники. А ведь я отговаривал его от набега, за Загита боялся. Еще подумает великий князь, что мои воины набежали.
— Нет. Великий князь сразу понял, что это не ты. А потом я самого Родмана ему приволок.
— Ты его пленил? — удивился Илдей.
— Я.
— Ты молодец, Ян. Тебя вся степь чтит после того единоборства. У нас шибко уважают сильных и храбрых.
Повеселел Илдей и от крепкого кобыльего молока, и от новости хорошей, что не для ссоры разменивают заложников.
— Ты пей, пей, Ян, — подливал сам Илдей гостю ядреный напиток. — Поди, князь Владимир Борису уже и удел приготовил?
— Да, он уже ему город назначил.