Святослав. Великий князь киевский
Шрифт:
— Жена у меня на сносях, князь, вот-вот опростается, — сказал боярин.
— От души за тебя рад.
— Первый у меня. Четыре года женаты, и вот — Бог послал. Окажи честь, будь крестным.
— А согласна ли боярыня?
— Боярыня? — вскинул удивлённо брови Басаёнок, и князь явственно представил себе характер их взаимоотношений. — Она за счастье почтёт!
Получив согласие, боярин расплылся в улыбке, долго благодарил, выпил за здоровье князя огромный кубок.
А Святослав смотрел на него и вспоминал лицо боярыни: немного утомлённое, печальное, прелестное...
Через
Святослав собрался вместе с Вексичем и ближними боярами. В дар везли богатые подношения, не скупились.
Боярин Басаёнок встретил их с такой радушной улыбкой, что просто не верилось, как этот бугай способен так преобразиться. Он повёл гостей в дом, стал рассаживать их за пиршественный стол, потом, подхватив Святослава под локоть, проводил его в светёлку боярыни. Казалось, он сейчас лопнет от гордости, когда они приблизились к люльке с младенцем.
Князь поклонился боярыне. За время беременности она чуть пополнела, вернее, налилась, округлилась, появилась вальяжность, но глаза были всё те же, грустные, глубокие, в улыбке проглядывала беспомощность, призывающая защита и опекать её.
Нежданная волна тёплого чувства накатила на Святослава, он смотрел на молодую мать, не мог оторваться и не понимал, как это за всё время ухитрился ни разу не вспомнить о ней. Чтобы как-то преодолеть неловкость, он тихонько качнул люльку и спросил:
— Можно её взять на руки?
— А чего ж, бери, конечно, чай не чужой, крестный, — забасил боярин Басаёнок.
Но Святослав помешкал, словно разрешения отца было ему мало. Он склонился над люлькой.
Из вороха ослепительно белых пелёнок, кружев и лент на него бессмысленно глядели мутновато-серые глазёнки.
— Агу, — сказал князь.
Загадочное существо в люльке всё так же таращилось на него.
— Хотел бы я знать, видит ли она меня или нет? — спросил князь. — Так я возьму её, можно?
— Можно, — тихо сказала боярыня.
Святослав взял девочку на руки.
Дверь в светёлку приотворилась, и кто-то шёпотом произнёс:
— Боярин-батюшка!
— Ну что тебе? — так же шёпотом спросил боярин и вышел из светёлки.
Святослав поднял голову, взглянул на боярыню, хотел сказать ей добрые слова, но остановился, поражённый сиянием её глаз.
— Я счастлива, — тихо сказала она.
— Что? — не понял он.
— Я самая счастливая...
Он снова поглядел на крошечное существо, почувствовал неизъяснимую нежность, неловко поднял свёрток и поцеловал девочку в лобик.
— Люби её, — прошептала боярыня.
— Ну как, хороша у меня невеста? — спросил громогласно вернувшийся в светёлку боярин.
...Святослав пил мало. В ушах звучали слова боярыни: «Я счастлива...» Он вспомнил суды-пересуды, что носились в городе о её бесплодии, слова самого Басаёнка о четырёх годах супружества без детей и подумал, что действительно большего счастья для женщины, чем рождение ребёнка, нет.
И снова волна нежности к этой милой, беззащитной женщине захлестнула его...
— Выдадим за князя нашу невесту, — вывел его из задумчивости голос хозяина.
— Непременно за князя, — подхватил Святослав. — А крестить будем во Владимире, в кафедральном соборе.
— Господи Боже мой! И как же это я сразу не додумался, конечно, в соборе! — закричал боярин.
Пировали далеко за полночь...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Летом 1143 года великий князь Киевский Всеволод Олегович принимал в своём дворце Полоцкого князя Василько Роговолдовича. Дед Василько, князь Всеслав, был когда-то заклятым врагом Мономаха и союзником Олега. С тех пор Ольговичи поддерживали дружбу с Полоцким домом.
Истерзанная войнами в конце прошлого века Полоцкая земля за годы тишины и покоя отдохнула, многочисленные торговые пути, ведущие через Полоцк к свеям [31] и в немцы, оживились, стали приносить хороший доход. Полоцкие князья богатели, держались в стороне от всеобщей княжеской круговерти в борьбе за престолы, никого не допуская в свою вотчину.
Василько всего лишь второй раз в жизни приехал в Киев. Он немало удивлялся обширности и многолюдности стольного города, буйству торговли, количеству людей из южных стран на Днепре.
31
Свей — шведы.
Поражало его и другое — пристрастие киевлян к строениям из дерева. В Полоцке давно уже лепили и обжигали звонкие плинфы — широкие плоские кирпичи, пришедшие на Русь из Византии. Впрочем, киевские деревянные дворцы радовали глаз причудливостью и затейливостью переходов, крылец, сеней, светёлок, гульбищ, подклетий, резных колонн и узорчатых отделок окон и дверей.
Василько лазил и по киевским крепостным стенам, поражаясь, как сумели когда-то поднять на склоны крутых гор огромные дубовые колоды. В то же время он отметил про себя, что глиняная обмазка, призванная сохранить дерево от огня, непрочна, местами осыпалась, и никто её не подновляет, что современные стенобитные машины, о которых довелось ему читать в латинских трактатах, наверняка способны без особого труда разрушить такие стены.
Он сказал о своих наблюдениях великому князю, но тот только посмеялся в ответ:
— Никто ещё не брал Киев на копьё!
Каждый день завершался пированием во дворце. Василько всё ждал, когда же раскроет Всеволод цель своего приглашения, но тот вёл беседы обо всём на свете, осыпал подарками, любезностями и ловко уводил разговор в сторону, как только Василько начинал слишком уж настойчиво допытываться.
За несколько дней у Полоцкого князя разительно изменялось мнение о Всеволоде. До приезда он знал о нём в основном со слов досужих сплетников: что гуллив не по годам, женолюбив и брюхо своё неумеренно балует изысканными яствами, что киянами нелюбим и многое другое.