Святославичи
Шрифт:
Эти слова резанули Оду по сердцу, будто ножом отточенным.
– Стыдись, князь черниговский!
– вскричала она, выскочив из-под одеяла.
– Как тать молишь Бога о милости, через которую в помыслах своих корыстных видишь себя во главе земли Русской! Помышляешь о богатстве и славе, не довольствуясь отцовым наследием и почестями княжьими. Таишь злобные замыслы против братьев своих, как таил против Ростислава. Мнишь о себе, как о светломудром властителе, Бога в союзники взял! Благодаришь Властителя Небесного за подмогу против родного племянника, пред коим ты сам оказался
Попроси же Всевышнего, чтоб послал он скорую смерть Изяславу и Всеволоду и всем их сыновьям. Представляю, сколь роскошные поминки справил бы ты за их упокой, князь черниговский!
Ода не могла продолжать, рыдания душили ее.
Святослав, поначалу оторопевший от неожиданности, шагнул к супруге, желая ее успокоить.
Но Ода отпрянула от него, как от прокаженного:
– Не приближайся!.. Гадок ты мне!
– Что с тобой, горлица моя?
– забормотал Святослав.
– Одумайся! Куда ты?
Видя, что Ода отступает к двери, Святослав бросился наперерез и схватил жену за рукав исподней рубашки.
Ода рванулась, послышался треск раздираемой ткани. Святослав хотел подхватить Оду на руки, но после сильной пощечины невольно отпрянул.
Воспользовавшись заминкой, Ода выбежала из спальни.
Ласковые объятия Регелинды вызывали у Оды целые потоки слез. Она жаловалась служанке на злодейку-судьбу, на постылого мужа, на его братьев, на свое одиночество, поминая Ростислава, которого «отравили подлые люди, такие же подлые, как Святослав и его братья!».
Регелинда толком ничего не могла понять. Она уложила Оду в своей комнатушке, напоив ее чистой родниковой водой, освященной епископом Гермогеном в ночь на Крещение Господне. Служанка не допустила к Оде Святослава, который пришел взглянуть на нее.
– Что с ней, Регелинда?
– допытывался князь.
– Жар, что ли? Такой я Оду еще не видывал.
– Хворь у нее чисто женская, княже, - шепотом отвечала Регелинда.
– Завтра встанет твоя женушка как ни в чем не бывало! Не кручинься. Ложись спать.
Святослав стоял перед Регелиндой с толстой восковой свечой в руке. Желтый язычок пламени освещал встревоженное лицо князя. Глаза Святослава в упор глядели на Регелинду с тупым недоумением, словно он силился понять, что кроется за выражением «женская хворь», и не мог.
Вдруг в тишине раздалось шлепанье босых ног. Из-за спины Святослава выскочила Вышеслава в длинной ночной рубашке со светильником в руке.
– Что случилось?
– спросила девушка.
– Я слышала плач матушки. Где она?
Регелинда всплеснула руками.
– Да ничего не случилось, глупая. Спать иди!
– А вы-то отчего не спите?
– подозрительно молвила Вышеслава.
Святослав беззвучно выругался и, резко повернувшись, ушел в свою опочивальню.
– Чушь-то не городи!
– оборвала девушку Регелинда и, крепко взяв за руку, повела за собой.
– Распрекрасных тебе снов, лада моя!
– с этими словами служанка втолкнула Вышеславу в ее спаленку, забрав у нее светильник.
Возвращаясь обратно, Регелинда услышала, как
Регелинда не успела сообразить, что сказать гречанке, если и та обратится у ней с расспросами, как вдруг дверь снова приоткрылась, вместе с полоской света в коридор высунулась обнаженная мужская рука и втащила Анастасию назад в спальню.
Путь освободился, и Регелинда на цыпочках двинулась дальше. Проходя мимо только что затворившейся двери, она не удержалась и приникла к ней ухом. До нее донесся раздраженный голос Анастасии: «Пусти меня!.. Грех в Великий пост сладострастьем заниматься. О теле не мыслишь, так о душе промысли, Всеволод!» - «Иль не жена ты мне, Настя?» - прозвучал недовольный голос Всеволода. «Жена, но не раба!» - ответила княгиня.
«У этих свои кочки да ухабы!
– с усмешкой подумала Регелинда.
– Гречанка-то набожна, а муженек ее сластолюбив. Такому молодцу на ложе любая будет рада!»
Под «любой» Регелинда подразумевала себя. Она сразу положила глаз на Всеволода, еще когда увидела его впервые в Киеве лет десять тому назад…
Наступила первая суббота Великого поста: день поминовения усопших.
Спасо-Преображенский собор был полон молящимися. На этот раз князья, их жены и дети стояли перед алтарем. Бояре со своими женами и детьми теснились широким полукругом за ними. Черный люд заполнил все проходы у пяти столпов храма, толпился в распахнутых настежь главных вратах.
После выноса Святых Даров епископ Гермоген начал службу, гулкое эхо вторило его сильному зычному голосу в высоких сводах собора. Торжественное молчание многих сотен людей, стоящих плотно друг к другу, придавало всему обряду что-то завораживающее.
Анастасия сбоку глянула на Оду. Княгиня сосредоточенно молилась, склонив голову в темном платке и беззвучно шевеля сухими губами. Гречанка догадалась, по ком ее молитва.
С самого утра Ода была бледна и неразговорчива. Святослав тоже был не такой, как всегда. Всеволод и Анастасия, Вышеслава и Янка, пасынки Оды - все видели, что-то случилось. Но только одна Анастасия догадывалась об истинной причине молчаливого отчуждения между Святославом и Одой.
Когда архидиакон [79] приблизился к Святославу с пучком тонких свечей, в наступившей тишине прозвучал негромкий голос черниговского князя:
– Светлая память отцу моему великому князю Ярославу Владимировичу, в православии Юрию, матери моей великой княгине Ирине, в иночестве Анне, старшему брату моему Владимиру Ярославичу, в православии Василию, моей первой супруге княгине Брониславе, в православии Елизавете, моему младшему брату Вячеславу Ярославичу, в христианстве Петру, и другому младшему брату Игорю Ярославичу, в христианстве Федору.
[79] Архидьякон - старший дьякон в епархии.