Святотатство
Шрифт:
— Не ешь печенье.
Я имел немалый опыт по части конспирации, поэтому, получив предостережение, даже бровью не повел.
— А где в этом году состоится ритуал? — спросил один из гостей, возлежавших рядом с Афранием.
— В доме Цезаря, — ответил я. — Нынешним утром он сам сообщил мне об этом.
Тут мне на ум пришло одно соображение:
— Мне всегда казалось, этот ритуал должна совершать супруга консула или супруга верховного претора. Разве это не так?
— Тут все очень запутанно, — пожал плечами Калпурниан. — Дело в том, что я вдовец, а мой коллега
— Приходится убирать даже картины, статуи и мозаики, изображающие особей мужского пола, — добавил Катул-понтифик.
— Кстати, а на ком сейчас женат Цезарь? — поинтересовался я. — Если мне не изменяет память, Корнелия умерла несколько лет назад.
— Сейчас его супруга — Помпея, — ответил Афраний. — По слухам, он с ней не очень счастлив.
— Скорее она не очень счастлива с ним, — усмехнулся Катулл-поэт.
— Помпея? — переспросил я. — Насколько я понимаю, она приходится Помпею дочерью?
Из дальних комнат до нас долетели голоса, возбужденно о чем-то спорившие. В больших домах подобное случается нередко.
Калпурниан покачал головой:
— Нет, она приходится дочерью Квинту Помпею Руфу, чей отец был консулом при Сулле в тот самый год, когда Сулла привел свою армию в Рим и отправил в ссылку всю семью Мариев. Ее мать — дайте припомнить — да, ее мать тоже звали Корнелия, и она была дочерью Суллы.
Приходится только удивляться, что, несмотря на бесконечную череду заключаемых по политическим соображениям браков и разводов и архаичный, унаследованный от наших незамысловатых предков обычай давать имена, мы, римляне, до сих пор ухитряемся следить за родословными не только собственной семьи, но и всех прочих знатных семейств. Старые занудные педанты вроде Калпурниана считают осведомленность в подобных вещах предметом своей особой гордости. Кстати, и они нередко ошибаются, но всегда говорят с таким уверенным видом, словно являются непревзойденными знатоками по части генеалогии.
Пронзительный крик, долетевший из передней части дома, привлек всеобщее внимание. Мы оставили свои ложа и повскакивали на ноги. Ясно было, что это не обычная домашняя перепалка. Все бросились на крик, а я, чуть отстав, схватил Гермеса за плечо.
— Что там не так с печеньем? — шепотом спросил я.
— Оно отравлено, — так же шепотом ответил Гермес.
— Глупости. У Мамерция Капитона нет никаких причин меня убивать.
— Он тут ни при чем, — ответил Гермес. — Убить тебя хотел тот маленький патрицианский паршивец, что лежал рядом с тобой. Он стал расспрашивать старого понтифика про всю эту канитель, связанную с Доброй Богиней, а когда ты повернулся к старику, быстренько побрызгал ядом на печенье, лежавшее перед тобой.
Гермес наклонился, схватил печенье с тарелки Нерона и отправил его себе в рот.
— Гермес!
— Свою-то жратву он
Я взял салфетку, осторожно, стараясь не прикасаться к печенью голыми руками, завернул его в салфетку и спрятал сверток под тунику.
— Идем, — повернулся я к Гермесу. — Посмотрим, что там произошло.
Все мои сотрапезники, вместе с перепуганными рабами, уже собрались в атрии. На полу, выложенном разноцветными плитками, лежало грузное тело. То был Мамерций Эмилий Капитон, мертвый, как Гектор. Аппий Клавдий Нерон замер над трупом, лицо его было белым словно мел, а глаза едва не выскакивали из орбит. Все прочие, видевшие убитого патриция далеко не первый раз в жизни, казались куда более спокойными. Мысленно я умилился чувствительности юного Нерона, особенно трогательной, если учесть, что несколько минут назад он пытался убить меня.
— Что случилось? — спросил я, хотя в этом не было никакой необходимости.
— Как ты, наверное, уже догадался, наш хозяин не сможет составить нам компанию за послеобеденной чашей вина, — процедил Катул. — Разговор с посетителем, оторвавшим его от обеда, оказался последним в его жизни.
— У него были враги? — спросил один из гостей, тот, что возлежал за столом Афрания.
— По крайней мере один был точно, — пожал плечами Катул. — Что за праздный вопрос! Какой влиятельный римлянин испытывает недостаток во врагах?
— Как все это скучно, — вздохнул Катулл-поэт. — В поэмах и драмах убийства всегда изображаются такими ужасными, что кровь стынет в жилах. А здесь все произошло так безвкусно.
Калпурниан повернулся к дворецкому Капитона:
— Позови моих рабов.
— Сейчас позову, консул.
Дворецкий поспешно вышел. Я огляделся по сторонам в поисках того раба, который вызвал Капитона из-за стола. В просторном атрии собралось множество народа, однако я нашел его взглядом и сделал ему знак подойти.
— Что за посетитель пожелал увидеть твоего господина? — спросил я.
— Я знаю лишь, что на нем был темный плащ. Голову он прикрывал полой плаща, так что я не разглядел его лица. Говорил он приглушенным голосом.
— Все это не показалось тебе странным?
— Не мое дело судить о тех, кто приходит к хозяину. Он сказал, что хозяин его ждет.
— В последнее время к господину часто приходили подобные посетители?
— Не знаю. Я и этого-то увидел случайно, потому что нынешним вечером работал в атрии. Привратник знает о посетителях больше моего.
В атрий вошла свита консула. Согласно обычаю все гости должны были отсылать своих рабов, за исключением личного слуги, в дальние помещения дома. Калпурниана сопровождало не менее дюжины рабов, и все они старательно делали вид, что в ожидании своего господина не брали в рот ни капли вина. Калпурниан подозвал к себе мальчика, на котором был костюм посыльного — особая шляпа, туника и пояс, к которому тонкими цепями были прикреплены стиль и табличка для письма. Мальчик держал табличку перед консулом, пока тот писал что-то на ее вощеной поверхности.