Святотатство

Робертс Джон Мэддокс

По моему твердому убеждению, от некоторых семей лучше держаться подальше. Таковы, к примеру, семейства Клавдиев и Антониев. Семья Суллы тоже относится к их числу. Можно не сомневаться в том, что ближайшие потомки тирана придерживаются чересчур высокого мнения о собственных персонах.

Размышляя обо всем этом, я вновь попытался извлечь из памяти одну странную фразу, брошенную утром Юлией, и вновь мои попытки окончились неудачей. Я чувствовал, между тем, что сказала Юлия, и моими нынешними раздумьями существует какая-то связь, но никак не мог уловить, в чем именно она

состоит. Голова у меня буквально шла кругом — отчасти под действием вина, частично — под впечатлением от всех событий, обрушившихся на меня, едва я вернулся из Галлии. Я и думать не гадал, что судьба готовит мне новый поворот, которого я никак не мог ожидать.

— Темно, как в бочке Плутона, — пробурчал Гермес, когда мы подошли к воротам моего дома.

— Ночью всегда темно, — резонно заметил я. — Таков закон природы. Светло бывает днем.

— Сегодня как-то уж особенно темно, — не унимался Гермес. — По-моему, обычно в Риме бывает светлее даже в безлунные ночи. В такую темень от факела мало толку.

В следующее мгновение Гермес издал жалобный вопль и полетел на землю. Факел погас. Руки мои бессознательно нащупали под складками туники цестус и кинжал.

— Что случилось, придурок? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Я поскользнулся! Булыжники здесь ужасно скользкие!

Ругаясь себе под нос, Гермес поднялся на ноги.

— Наверное, кто-то вымыл здесь ночной горшок, — предположил я. — Долго ты собираешься стоять в потемках? Попробуй зажечь факел.

— Да нет, дерьмом не пахнет, — возразил Гермес. — Камни в чем-то липком.

Он поднял факел, повертел его над головой, и огонь вспыхнул вновь. В неровном свете факела я заметил темные пятна, покрывающие руки, ноги и тунику Гермеса.

— Вот негодник! Если ты испортил тунику, я прикажу тебя выпороть или…

— Это кровь! — взвизгнул Гермес, перебивая меня самым бесцеремонным образом.

Теперь оба мы заметили, что в нескольких шагах от нас на булыжной мостовой лежит что-то белое и бесформенное.

— Мертвец! — завопил Гермес так пронзительно, что у меня заложило уши.

— Эка невидаль, — усмехнулся я. — Тому, кто живет в Субуре, приходится привыкнуть к виду мертвецов. Хотя, конечно, было бы неплохо, если б бандиты делали свою работу подальше от моих дверей.

Мы приблизились к убитому, и Гермес осветил его факелом. Первое, что я сумел разглядеть, были красные кожаные сандалии, на щиколотках украшенные полумесяцами из слоновой кости. Руки мои сильнее сжали оружие.

— Ого! А покойник-то не из простых людей! Посмотрим, что за важная птица залетела в нашу глушь.

Я наклонился ниже, а Гермес опустил факел.

— Да это наш старый знакомый! — сообщил я. — Жаль, что не Клодий.

— Клянусь Поллуксом! — выдохнул мальчишка. — Это ведь тот самый патрицианский гаденыш, который пытался тебя отравить.

И в самом деле, на булыжной мостовой лежал юный Аппий Клавдий Нерон, с небольшой раной на горле и глубокой вмятиной между бровей.

8

Я оставил труп лежать на улице до утра. Убитый

не был моим другом, и я не счел нужным поднимать шум только лишь для того, чтобы разбуженные соседи высыпали на улицу и поглазели на злополучного юнца. Обрекать себя на бессонную ночь у меня тоже не было ни малейшего желания. День выдался тяжелый, и я буквально валился с ног от усталости. Поэтому я ограничился тем, что высыпал на мертвеца пригоршню земли, и вошел в дом. Прежде чем отправиться спать, я приказал Гермесу замочить окровавленную тунику в ведре с водой. Будучи ограничен в средствах, я не мог позволить себе роскоши покупать рабу новую одежду.

Спал я так крепко, словно сам был трупом, а проснулся бодрым и отдохнувшим. Катон принес мне таз для умывания, кувшин и завтрак. Я побрызгал в лицо водой, и, жуя хлеб с сыром, стал припоминать события предыдущего дня. После того как мое затуманенное сном сознание окончательно прояснилось, я понял, что день был, мягко говоря, насыщенный. Пытаясь привести мысли в порядок, я принялся за вареные яйца и фрукты и завершил завтрак сухарями, размоченными в сладком вине. Я всегда завтракал в постели, хотя отец бранил меня за эту привычку, утверждая, что так поступают лишь изнеженные распутники. Кстати, негодование моего родителя вызывали не только завтраки в постели, но и завтраки вообще. Он считал, что утренняя трапеза — обычай, не свойственный римлянам, и распространение этого обычая свидетельствует о падении нравов. Возможно, он был прав, но я предпочитал начинать день, как следует подкрепив свои силы.

Едва я успел поесть, как в комнату вошел Катон.

— Господин, у нас неприятности, — сообщил он.

— В чем дело? — с самым невинным видом осведомился я. Про себя я решил, не стоит сообщать кому-либо, что минувшей ночью я обнаружил труп. — И где Гермес?

— Он болен. Говорит, у него болит живот. Утром я обнаружил в ведре с водой его тунику. Видно, шельмец испачкал ее прошлой ночью.

— Прикажи этому гнусному притворщику немедленно явиться ко мне, — распорядился я.

— Господин, он не притворяется, — возразил Катон. — Он заблевал всю комнату.

— Удивляюсь, до чего этот негодный мальчишка изобретателен по части способов досаждать мне, — проворчал я, поднимаясь с постели.

Стоило мне открыть дверь кубикула, где спал Гермес, в нос мне ударил кислый запах рвоты. Мальчишка, скорчившись на тюфяке, прижимал руки к животу. Я наклонился, потрогал его лоб и, убедившись, что жара нет, облегченно вздохнул. В довершение всех проблем не хватало еще, чтобы среди моих рабов вспыхнула чума.

— Когда это началось? — спросил я.

— Посреди ночи, — простонал Гермес. — Я проснулся от жутких резей в животе.

Лицо его, только что багровое, внезапно побелело. Он глубоко вздохнул и сел на тюфяке.

— Колики то утихают, то начинаются вновь. Сейчас мне не больно, но через несколько минут меня скрутит опять.

— Боли становятся сильнее?

— Нет, — покачал головой Гермес. — Несколько часов назад я думал, что вот-вот протяну ноги. А сейчас мне немного полегчало. И приступы становятся реже.