Святотатство
Шрифт:
Признаю, ненависть, которую я питал к Клодию, могла сделать мое мнение предвзятым. С другой стороны, я ненавидел его исключительно потому, что он и не заслуживал иного отношения. До сих пор ни у кого не было поводов упрекнуть меня в необъективности, и думаю, в данном случае мне тоже удалось сохранить определенную беспристрастность.
Увидев меня, Милон поспешил навстречу. На мою удачу, он был один, в том смысле, что никаких других визитеров, способных помешать нашей беседе, в атрии не наблюдалось. Что до головорезов Милона, то они, по обыкновению, слонялись по дому во множестве. Милон проводил меня в боковую комнату, где мы привольно раскинулись на кушетках.
— Ты выглядишь усталым, Деций, — заметил Милон. — Выпей вина.
Он наполнил вином два кубка и протянул мне один из них. То было отличное фалернское, разбавленное водой лишь настолько, чтобы избежать обвинений в подражании варварам. Я с удовольствием осушил кубок.
— На моем месте всякий выглядел бы усталым, — пожаловался я. — Мой день начался с визита к Целеру, затем я отправился на Форум, оттуда в дом Цезаря, от него к Крассу, и в довершение ко всему заглянул в египетское посольство. Поговорив с Лизасом, решил заглянуть в храм Юпитера, надеясь, что по милости нашего верховного божества на меня снизойдет озарение. Однако Юпитер отказал мне в этой малой любезности. Как видишь, теперь я притащился к тебе для очередного бесплодного разговора. Лучше бы я оставался в Галлии. Военная служба куда менее утомительна, чем подобные хлопоты.
— Тот, кто хочет достичь успеха, не должен бояться трудностей, — наставительно изрек Милон, без всякого сочувствия относившийся к слабакам, не обладавшим столь же неиссякаемым запасом энергии, как он сам. — Но из-за чего ты так хлопочешь? Из-за того несчастного святотатства?
— Да, — кивнул я. — К тому же в деле об убийстве Капитона открылись новые обстоятельства.
Я передал ему все, что Асклепиод рассказал мне об особенностях нанесенных убитому ран. Милон слушал меня как завороженный. Все, что касалось искусства убивать, всегда вызывало живейший интерес моего друга.
— Значит, этот парень был уже мертв, когда убийца огрел его молотком по лбу? — уточнил он.
Я молча кивнул.
— Все это гораздо больше похоже на ритуальное убийство, чем на обычное, — продолжал Милон. — Я уже расспрашивал своих людей, не знают ли они профессионала, использующего технику двух ударов. Прежде я не сомневался, убийца нанес жертве удар по башке, чтобы сбить с ног. Если все было иначе, это меняет дело. Убийство явно ритуальное, но в Риме подобные ритуалы не известны. Тебе стоит обратить внимание на чужеземцев.
— Прекрасный совет, ничего не скажешь! В Риме их полно, и большинство из них исповедуют самые диковинные религии. Не могу же я хватать за руку всякого азиата или африканца и спрашивать, не принято ли у его народа стучать мертвецам молотком по лбу?
— Ну, зачем же всякого, — усмехнулся Милон. — Круг подозреваемых вполне можно ограничить теми, кто имел общие дела с Капитоном. Уж конечно, арабских погонщиков верблюдов или нубийских кочевников ты можешь оставить в покое. Выясни, чем в последнее время занимался Капитон, и, скорее всего, узнаешь, у кого из чужеземцев имелась причина его убить.
— Эти слова не лишены смысла, — признал я. — Могу я рассчитывать на твою помощь?
— Разумеется, — кивнул он. — Но, как говорится, услуга за услугу.
— Готов выполнить любую твою просьбу, — кивнул я. — Но ты сам понимаешь, от такого политического ничтожества, как я, толку пока мало.
Я никогда не обманывал себя, полагая, что услуги, которые оказывал мне Милон, — следствие его бескорыстия и душевного ко мне расположения. Нет, я отдавал себе отчет, что в один прекрасный день он потребует с меня платы. Но я полагал, день этот настанет после того, как я сумею добиться высокого положения.
— На этот раз ты пустишь в ход не свой политический вес, а свое знатное происхождение. Я хочу, чтобы ты помог мне жениться на Фаусте.
Мне следовало предвидеть нечто подобное.
— Ты слишком высоко метишь, друг мой, — изрек я.
Едва слова эти слетели у меня с языка, я понял, что сказал глупость. Человек, собравшийся править Римом, не мог метить ниже.
— Уверен, сама Фауста вовсе не считает, что нас разделяет пропасть, — заметил Милон. — Она, конечно, носит имя Корнелиев, но отец ее принадлежал к беднейшей ветви этого семейства. Сулла — нищий патриций, которому удалось пробраться на вершину власти. И Фауста прекрасно это понимает. А также и то, что времена патрициев остались в прошлом, и будущее Рима принадлежит таким людям, как я.
Это хвастливое заявление всецело соответствовало истине. По части проницательности с Милоном не мог сравниться даже Цицерон, теории которого определялись во многом отжившими взглядами и предрассудками.
— Буду счастлив сделать все, что от меня зависит, — заверил я. — Но какого именно содействия ты ожидаешь?
— Я не могу запросто наносить визиты Лукуллу, а вот ты вполне можешь себе позволить время от времени заглядывать к нему в дом. Фауста, насколько я могу судить, пользуется в доме полной свободой. Тебе не составит труда найти случай переговорить с ней. Заведи разговор обо мне и посмотри, как она будет реагировать.
— Милон, друг мой, если ты намерен жениться, тебе стоит обсудить свои планы с отцом или опекуном своей избранницы. Этот обычай еще никто не отменял. Насколько мне известно, согласно воле Суллы, Лукулл является полноправным опекуном его дочери.
Милон досадливо махнул рукой, словно отметая прочь старые традиции и обычаи:
— Как я уже сказал, все эти ваши аристократические условности отжили свой век. Я плевать на них хотел. И уверен, женщина, которая меня интересует, относится к ним так же.
— В таком случае, я с удовольствием попрошу для тебя ее руки.
Я покинул дом, провожаемый целым потоком пылких благодарностей. Прежде мне и в голову не приходило, что неизменно сдержанный Милон способен к столь бурному проявлению чувств. По всей видимости, увлечение прекрасной Фаустой начало сказываться на его характере. Человек, сохранявший невозмутимость перед лицом смертельной опасности, стал суетливым и многословным, как только речь зашла об обладании красивой женщиной.
В это время года темнеет рано, и Милон приказал слугам дать Гермесу факел. Путь домой я проделал, слегка одурманенный винными парами и чрезвычайно смущенный новой миссией, которую мне предстояло выполнить для своего друга. Его идея жениться на Фаусте вовсе не представлялась мне удачной, но я был многим обязан Милону и не мог отказать ему в ответной услуге. Интуиция подсказывала мне, что, пытаясь добиться дочери Суллы, Милон навлечет на себя кучу проблем и разочарований. Будущее доказало мою правоту. Но тогда я не мог его предостеречь, так как чувствовал, что он руководствуется исключительно велением сердца, а не разума.