Святой Илья из Мурома

Алмазов Борис Александрович

— И вдруг в тишине, на минуту воцарившейся за столом, чей-то трезвый голос явственно произнёс:

— Сие не боги, а истуканы, резанные человеком! Дрова-чурки и каменюки бессловесные!

— Кто сказал? — закричал, стуча кулаком по столу и разметав кудри, огненноглазый князь Владимир.

— Я! — сказал, поднимаясь из-за стола, варяг, сидевший неподалёку от Ильи. — Я сказал! Десятник Фёдор варяжской дружины. Христианин!

Илья вздрогнул, услышав эти слова. До сих слов он робел, за столом широким сидючи, а теперь

робость, как сон, отлетела; будто проснувшись, глянул он на варяга поднявшегося.

— А не боишься, что боги отец наших накажут тебя? — прошипел сидевший напротив славянский волхв.

— Это не боги, а сатана, который, приняв личину их, душам людским вредит! — бестрепетно сказал варяг.

Илья впился в его лицо? светлое, северное. С распахнутыми голубыми глазами.

— Будь ты проклят! И пусть покарают боги весь род твой и лишат тебя потомства! — завопил волхв.

Несколько варягов и славян схватились за мечи...

И тут Илья поймал на себе взгляд Владимира. Взгляд был ясен и трезв.

— Откуда ты? — спросил князь, и пьяный шум за столом стих.

Лица всех обернулись к Илье. Даже отроки, что разносили яства на широких блюдах и на столы их ставили да вина в чары подливали, остановились.

Илья поднялся во весь рост:

— Из Карачарова муромского! Пришёл к тебе в дружину воем!

Дружинники за столом засмеялись.

— Много званых, да мало избранных! — сказал князь. — Твой спрос — моя воля! Чем заложиться можешь, что мне ты надобен?

Дружинники все повернули лица к Илье; тихо стало, только собаки грызлись из-за костей, бросаемых пировавшими под столы.

— Я Чернигов от печенегов ослобонил. И полон взятый по селищам распустил!

— Ты? — захохотал князь, и вослед за ним вся дружина.

— Да ты видал ли хоть одного печенега? Мы на Изюмский шлях воеводу Добрыню древлянского отрядили, и то нам сумнительно, что возьмёт он печенегов.

— Знамо, не возьмёт! — сказал Илья, его начало потряхивать от смеха дружины громогласного. — Ему и брать нечего! Я печенегов всех побил!

— Да... — сказал Владимир-князь. — Много видал я брехунов и хвастунов, а этот брешет и не краснеет... Не ушибся ли ты на голову?

— Нет! — сказал Илья как можно спокойнее. — А не веришь — пошли гонца узнать: где ватаги печенежские и затворен ли Чернигов-град стоит?

— Гонцов слать мне не почто... — надул красные жадные губы молодой князь. — Она, правда, сама явится. Ты врёшь, тебе и доказывать! Как зовут тебя?

— Илья, Иоанна-христианина сын...

— О! О! — зашевелились за княжеским столом хазары-иудеи, затрясли пейсами. — А верно ли слух идёт, что ты Соловья Одихмантьевича в полон взял?

— А верно ли, — повторил за иудеями Володимир-князь, — сплётки про тебя бают, что ты полонил Одихмантьевича?

— Не сплётки, а истина! — сказал Илья. — Вона он у тебя во дворе стоит. Повязанный...

Мигом

взметнулись за княжеским столом гости. Сам князь, накинув на правое плечо подбитое соболиными шкурками корзно, резво вскочил из-за стола и пошёл, топая каблуками сафьяновых сапог, на высокое гульбище своего терема.

Илья не торопясь спустился вниз, вывел связанного Соловья и стал рядом посреди широкого княжеского двора.

— Ты ли Соловей Одихмантьевич? — спросил Владимир-князь, чуть перегибаясь через перила.

— Я! — ответил Одихмантьевич. — Я — сумилайнен... из Одинхейма!

Илья стоял так, что ему были видны все, кто высыпал и на широкое гульбище, и на крыльцо, виден и Соловый, что стоял не смущаясь. Разговаривал с князем не то что как с ровней, а вроде даже как с младшим.

Сильно изменилась его повадка. Так стоял и так говорил он, будто не пленник, а посол державы могучей. Видать, разглядел он своим единственным глазом среди толпы, окружавшей Владимира, союзников, а стало быть, и заступников. И в подтверждение своей догадки услышал он нарастающие и всё громче звучащие речи.

— Что ж он, как пленник, повязанный стоит? Это рыцарь, нами знаемый и повсюду славный... Его нужно в терем звать да принимать в дружество.

— Пущай связанный стоит! — кусая губы и нервно вцепившись в перила тонкими пальцами, перстнями унизанными, сказал князь. — Пущай стоит, разбойник! Он державу мою зорил, людей полонял...

Но уже теснились к Владимиру хазары, что-то шептали на ухо — видать, объясняли, что надобно с Соловым дружество водить.

— Невелика мудрость врагов наживать, — доносилось до Ильи, — надобно врагов в друзей обращать.

— Он все дороги перекрыл татями да разбойниками своими, — пристукнул кулачком, притопнул ногой князь.

— Вот и ладно... — плыл шёпот. — Он места тамошние ведает, воев имеет, и все ему подвластны, а что боятся людишки тамошние — тебе это, князь, на руку!

И понял Илья то, что старцы говорили: «Князь — голова, а вот это — шея его... Куда шея поворотит — туда и голова глядит...» Вот они и поворачивают, а у князя силы нет, чтобы по-своему сделать... Али он не ведает, что николи Соловый служить ему не будет, а хазары-иудеи хитростные своего данщика выгораживают, кто им служит и дале служить станет?

Жадно всматривался Илья в капризное лицо князя. И видел: про князя можно что угодно сказать: и сластолюбец, и гневлив, может, и на сечу не горазд, но что глуп — никому бы в голову не пришло.

Встретился князь глазами с Ильёй, и понял богатырь: ищет он выхода, и слобонить Солового ему резона нет.

«Он же разбойник!» — подумал и глазами показал на Солового Илья.

«Знаю, — немо ответил князь. — Но видишь, что делается. И дружина, и послы хазарские — за него».

А голоса за Одихмантьева сына уже звучали всё громче, всё увереннее: