Святой конунг
Шрифт:
Альфива уехала рано, и это было великим облегчением для Сигрид.
Пробыв в Каупанге около двух недель, Кальв и Сигрид отправились дальше, в Эрландет.
Они отправились в плаванье на закате дня.
Облака низко стелились над землей, словно хлопья тумана; в лучах заката облака меняли цвет от темно-бордового до ярко-красного и золотистого. А над домами и деревьями уже сгущалась темнота, постепенно заволакивая небо.
Сигрид стояла на палубе рядом с Кальвом, который управлял кораблем. Посреди
— Разве ты не видишь, как это красиво? — спросила она.
— Вижу, — ответил он, — в самом деле, это красиво.
И он продолжал говорить о чем-то. Сигрид вздохнула; он даже не повернулся в ту сторону, куда она указывала, не понял, о чем она говорила. Для него закат был всего лишь окончанием дня, так же как на золотистое, волнующееся от ветра хлебное поле он смотрел лишь с точки зрения получения урожая.
Финн встретил их на причале. Когда они сошли на берег, он сначала протянул руку Сигрид и улыбнулся, когда она пожала ее.
— Вот ты и взяла меня за руку, — сказал он.
— Раз уж это произошло, я позволю себе кое о чем спросить тебя, — ответила она.
— О чем?
— Это ты нанес Эльвиру смертельную рану?
— Нет, — ответил он. При этом он держал ее за руку. — Если бы я ответил «да», ты отняла бы руку? — спросил он.
— Не знаю…
Они стояли и смотрели друг на друга.
— В тот раз я плохо поступил с Эльвиром, — сказал Финн. — Я должен был привести ему священника.
— В любом случае это было бы поздно, — ровным голосом ответила она. — Ты был не единственным, кто дурно поступил с ним.
Перед тем, как отпустить ее руку, он горячо пожал ее. Сигрид не ожидала, что встреча Финна и Кальва будет такой сердечной; перед тем, как отправиться в усадьбу Финна, братья обнялись.
Вечером в зале Тронд, как обычно, не мог усидеть на месте. Сначала ему захотелось взглянуть на подарки, которыми обменялись братья, потом он стал рассматривать висящее на стене оружие и щиты. И, прежде, чем кто-либо успел остановить его, он вскарабкался, словно белка, на один из столбов, до самого потолка.
— Шустрый у тебя парнишка, — глубокомысленно сказал Финн Кальву. — Он из рода Ладе, не так ли?
Кальв кивнул, и Финн рассмеялся.
— Я надеюсь, он со временем не вобьет себе в голову, что является наследником ярлов Ладе! — сказал он.
— Я, во всяком случае, не намерен настраивать его на это, — ответил Кальв.
— Почему ты не взял с собой дочь?
— Мы решили, что она слишком мала для такой поездки.
— Насколько я помню, она не очень-то похожа на нашу родню. Или, может быть, она изменилась?
Сигрид не осмеливалась взглянуть на Кальва, но ответ его был спокойным.
— Нет. Сигрид говорит, что она похожа на ее мать.
Они говорили о многих вещах; о короле Олаве, о походе викингов и о битве, в которой оба участвовали; они говорили о родителях и родственниках, вспоминали детские годы.
Только один раз в их разговоре мелькнула враждебность по отношению другу к другу.
— Ты не можешь отрицать, что однажды сказал, что я трус, — вдруг заявил Финн.
Вздрогнув, Кальв помедлил с ответом.
— Я этого не отрицаю, — ответил он, — хотя ты и не был до такой степени трусом, чтобы поднять руку на своего брата.
Стало тихо, Сигрид затаила дыхание; размолвку между братьями заметили и остальные. Тишину нарушила Гудрун, жена Финна.
— Ради своей престарелой матери, Финн, не нарушай мира этой встречи!
Финн повернулся к ней; они долго смотрели друг другу в глаза. И когда он снова повернулся к Кальву, он был уже спокойнее.
— Я говорил тебе, что могу проявить смелость неожиданным для тебя способом, — сказал он. — Но те времена, когда я готов был лишить тебя жизни, прошли и теперь забыты. Куда важнее сейчас то, чтобы ты не считал меня трусом.
— Я уже ответил тебе на твой вопрос, — сказал Кальв.
Немного поразмыслив, Финн сказал:
— Думаю, я могу, подобно Халльфреду Трудному Скальду, сказать, что боюсь только одного — преисподней.
Кальв ничего не ответил, и Сигрид обрадовалась, когда разговор принял другой оборот.
Но она плохо понимала Кальва. Стычка с Финном вывела его из себя не меньше, чем в свое время ее измена. И то, как он дразнил Финна, было непохоже на того рассудительного Кальва, которого она знала. И все-таки его что-то связывало с братом; он не решился бы сказать, что они с братом враги. Вот и теперь при встрече они вели себя как лучшие друзья…
Было и еще кое-что, чего она не понимала: когда братья говорили о своей матери, они отзывались о ней с таким почтением, что оба — хёвдинги, сражавшиеся во многих битвах, грабившие, насиловавшие, сжигавшие, — понижали голос до шепота.
Она спросила об этом Кальва, когда они лежали и перешептывались в постели, но многого она от него не добилась. Но когда она сказала, что Финн слишком много берет на себя, сравнивая себя с Халльфредом Трудным Скальдом, она услышала, как Кальв хохотнул в темноте.
— Финн не такой храбрый, каким хочет казаться, — сказал он, — но больше всего на свете он боится того, что люди узнают, что он трус.
Большую часть следующего дня Кальв и Финн провели в беседе наедине, и Сигрид имела возможность получше узнать Гудрун. Она была очень общительной, во всем ее облике чувствовалась сговорчивость и податливость. Но Сигрид с ней было скучно; Гудрун была на восьмом месяце беременности и говорили только об этом.
До этого у Финна и Гудрун был только один ребенок, дочь, которую звали Ингебьёрг, лет девяти-десяти. Она была такой же светловолосой, как и мать, и такой же кроткой. Но у нее был звонкий, заразительный смех, которого не было у матери.