«Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории
Шрифт:
– Да, я не оторвал листочка и с того дня не отрываю, и на моем календаре все еще то старое число.
– Это мне напоминает, Эметерио, историю с одним молодоженом, у которого умерла жена: он стукнул кулаком по своим часам, да так стукнул, что они остановились на той трагической минуте – тринадцатой минуте восьмого часа, и он все продолжает их носить и не отдает в починку.
– А это неплохо, Селедонио, это неплохо.
– По-моему, лучше бы он в этот момент сорвал с часов обе стрелки, минутную и часовую, но продолжал бы их заводить; тогда на вопрос: «Который час, кабальеро?» – он мог бы ответить: «Мои часы идут, только времени не показывают», а не бормотать: «Время-то они показывают, только не ходят». Таскать с собой часы, которые не ходят? Да ни за какие коврижки! Пусть идут, хоть ничего и не показывают.
Эметерио продолжал бывать в компании, собиравшейся в кафе, смеяться остротам приятелей, посещать по субботам театр, относить свои сбережения в конце каждого месяца в тот банк, где он служил, увеличивая этим проценты, которые начислялись на ранее положенные сбережения, а также с помощью всевозможных предосторожностей сберегать свое здоровье, здоровье одинокого холостяка, который сам себя облизывает. Но как пуста была его жизнь!
Нет, нет, компания – это еще не жизнь! К тому же один журналист из этой компании, самый заядлый весельчак и присяжный остроумец, явился к Эметерио в банк, рассчитывая разжиться у него деньжатами. Получив отказ, журналист оскорбился: «Вы меня обжулили, сударь!» – «Я?» – «Да, вы, потому что в нашей компании у каждого есть свое амплуа и вытекающие из него обязанности. Я, например, всех смешу, всех развлекаю, а вы у нас рта не раскрываете, вы годитесь только на одно амплуа – состоятельного человека, и вот я обращаюсь к вам за ссудой, а вы мне отказываете – значит, вы меня обжулили, вы меня обокрали!» – «Но, уважаемый сеньор, я посещал сборища в кафе не в качестве богача, а как потребитель». – «Потребитель чего?» – «Как чего? Острот. Я смеялся над вашими, вот и все». – «Потребитель… потребитель… самого себя вы потребляете! Вот что вы делаете!» И он был прав.
– А новый дом с пансионом?
– Какой там дом, Селедонио, какой там дом! Это не дом, это меблирашки, постоялый двор, харчевня. Вот у доньи Томасы действительно был дом.
– Да, дом для пансионеров.
– А нынешний – дом для пансионерок! Посмотрел бы ты, какая там прислуга. Коровы! Что бы там ни было, Росита была дочерью хозяйки дома, душой самого дома, и в том доме мне не приходилось сталкиваться со служанками.
– С пансионерками, ты хочешь сказать?
– А на этом постоялом дворе!.. Там есть такая Мариторнес, [20] она упорно жарит мне яичницу так, что яйца прямо плавают в оливковом масле, и, когда я говорю, зачем нужно столько масла, знаешь, что она отвечает? «А хлеб макать». Представь себе!
– Росита, разумеется, жарила яичницу как дочь хозяйки дома.
– Ну еще бы! Думая о моем здоровье. Но эти свиньи!.. А еще – она упорно пододвигает мой сундук впритык к стене, и, понимаешь, мне трудно его открывать, потому что сундук у меня старинный, с выпуклой крышкой…
20
Мариторнес –ставшее в Испании нарицательным имя трактирной служанки из «Дон Кихота»: грубая, некрасивая женщина.
– Ну да, выпукло-вогнутой, как небесный свод.
– Ах, Селедонио, и зачем только я ушел из того дома!
– Ты хочешь сказать, что в этом новом доме никто за тобой не охотится…
– В этом доме семейным очагом и не пахнет… уюта никакого…
– А что мешает тебе поискать другое пристанище?
– Все они одинаковы…
– Зависит от цены: по деньгам и обхождение.
– Нет, нет, в доме доньи Томасы со мной обходились не по деньгам, а по-родственному…
– Ясно, что с тобой они не вели счетов. Им от тебя другое требовалось.
– У них были добрые намерения, Селедонио, добрые намерения. Я начинаю понимать, что Росита была влюблена в меня, да, именно так, как я тебе говорю, влюблена в меня бескорыстно. Но я… и зачем только я ушел?
– Предвижу, Эметерио, что ты скоро вернешься в дом Роситы…
– Нет, нет, это невозможно. Чем я объясню свое возвращение? Что скажут другие постояльцы? Что подумает Мартинес?
– У Мартинеса просто нет времени на размышления, уверяю тебя: он готовится читать лекции по психологии…
Прошло несколько дней, и Эметерио сказал:
– Знаешь, Селедонио, кого я вчера встретил?
– Роситу. Кого же еще! Неужели одну?
– Нет, не одну, с Мартинесом. Он теперь ее муж. Но и без него Росита шла бы не одна, не сама по себе…
– Ничего не понимаю. Не хочешь ли ты сказать, что кто-то вел ее, что она была в состоянии опьянения…
– Нет, она была в том состоянии, вернее, положении, которое называют «интересным». Она сама поторопилась сообщить мне эту новость. А какой у нее был вид победный, и как гордо она махала своими ресницами: вниз-вверх, вниз-вверх. «Как вы видите, дон Эметерио, я уже в интересном положении». И я остался в раздумье, какой же интерес может она извлечь из подобного положения.
– Понятно, мысль для банковского служащего самая натуральная. А я бы вот полюбопытствовал, что думает о ее положении тот, другой, Мартинес, как он толкует его с точки зрения психологии, логики и этики. Ну и как все это на тебя подействовало?
– Ах, если бы ты видел!.. Росита выиграла с переменой…
– С какой переменой?
– Своего положения. Она округлилась, стала настоящей матроной… Посмотрел бы ты, как гордо и важно она выступает, опираясь на руку Мартинеса…
– А ты, конечно, расставшись с ними, подумал: «Почему я не капитулировал? Почему я не бросился очертя голову на супружеское ложе?» И ты пожалел, что удрал. Верно?
– Что-то вроде того, что-то вроде…
– А Мартинес?
– Мартинес смотрел на меня с многозначительной улыбкой, словно хотел сказать: «Ты ее не пожелал? А теперь она моя!»
– И малыш тоже его…
– Либо малышка. У меня он обязательно получился бы мальчиком… Но у Мартинеса…
– Мне кажется, ты уже ревнуешь к Мартинесу…
– Какого дурака я свалял!
– А донья Томаса?
– Донья Томаса?… Ах да, донья Томаса умерла; ее смерть, по-видимому, и побудила Роситу выйти замуж: это было необходимо для того, чтобы сохранить респектабельность заведения.
– И таким путем Мартинес из квартиранта стал квартирохозяином?
– Вот именно, не отказавшись, однако, от своих приватных уроков и продолжая участвовать в конкурсах. И к тому же милостью провидения ему наконец-то досталось место на кафедре, и скоро он уезжает вместе с женой и с тем, кого она ему собирается принести, занимать его, это место…