«Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории
Шрифт:
– Излечились вы от былых страхов за свое здоровье, Эметерио?
– Теперь, Росита, теперь я способен на все. И я ничего не боюсь… даже оставить свое место вакантным! Почему, Господи Боже мой, почему я тебя упустил в то время?
– Но разве я не с тобой, Эметерио?
– Ты, ты, Росита? Ты?
– Да, я… я…
– Но…
– Ну давай, скажи, Эметерио, какой я тебе кажусь?
И тут она встала и взгромоздилась ему на колени.
И Эметерио задрожал – на этот раз от счастья, а не от страха перед увольнением. И обеими руками обхватил ее объемистую талию.
– Ой, какая ты тяжелая, девочка!
– Да, у меня еще есть за что взяться, Эметерио!
– Настоящая пышка.
– Ах, кабы в то время, когда мы с тобой познакомились, я бы знала то, что знаю сейчас…
– А если бы я знал, Росита, если бы я знал!..
– Ах, Эметерио, Эметерио, – и она ласково провела ладонью по его носу, – какими дурачками были мы в то время!..
– Ты – не очень, а я действительно был круглым дураком…
– Матушка меня все подстрекала, чтобы я тебя ослепила, а ты оказался такой…
– Такой лягушкой!
– Но теперь…
– Что теперь?
– Разве тебе не хотелось бы исправить нашу ошибку?
– Да ведь это объяснение в любви по всей форме!
– Сам видишь! Но только не так, как у Тенорио – помнишь того придурка? – не в стихах, и не на пустынном берегу реки, и не при лунном свете, и не…
– Ну, а твоя дочь, Росита? Клотильда.
– Ей это пойдет на пользу…
– И тебе тоже на пользу, Росита!
– И тебе тоже, Эметерио!
– Само собой, что и мне!
И на этом они расстались.
А при следующей встрече эта хитрюга сказала, продолжая свою завлекательную тактику:
– Слушай, миленький, клянусь тебе, когда я была тяжела Клотильдой, я только и думала что о тебе. Такая уж была у меня причуда во время беременности…
– А я тебе клянусь, что, когда я шел сюда следом за Клотильдой, я в действительности, еще сам того не зная, шел за тобой, Росита, шел за тобой… у меня было предчувствие… или подознание – по-моему, так эту штуку называл Мартинес.
– А с чем его едят, это подознание? Что-то я никогда про такое не слыхивала.
– Нет, оно несъедобное… Впрочем, еда у нас всегда будет, и даже хорошая еда. На еду у меня денег хватит и еще останется…
– Хватит на еду… и всем нам четверым?
– Почему четверым, Росита?
– Ну, считай сам… ты… я… Клотильда…
– Всего трое.
– И еще… Пакито…
– И Пакито тут же? Пусть так! В память Мартинеса!
Радость Роситы, сеньоры неопределенного возраста, была столь велика, что она даже заплакала – истеричка? – а Эметерио бросился поцелуями осушать ее слезы, упиваясь их нежной горечью. Ибо это не были – никоим образом не были! – крокодиловы слезы.
Между поцелуями и объятиями было договорено и подписано, что все четверо поженятся – Росита с Эметерио, Клотильда с Пакито – и будут жить вместе, двойной семьей, а Эметерио даст Клотильде приданое.
– Ничего другого я от тебя и не ждала, Эметерио. Вот увидишь, как прекрасно ты проживешь весь остаток своей жизни.
– Да, в благоденствии, хотя и на пенсии… И не бойся, я не оставлю тебя вакантной.
И они повенчались в один и тот же день: мать – с Эметерио, дочь – с Пакито. И две супружеские пары начали совместное существование. И Эметерио вышел на пенсию. У них был двойной медовый месяц: у одних – молодой, у других – ущербный.
– Что до нашего, Росита, – сказал Эметерио в приступе запоздалой тоски, – то он не медовый, а восковой…
– Ладно тебе, замолчи и не забивай себе голову разными глупостями.
– Если бы я не свалял дурака раньше… в те годы…
– Не будь грубым, Эметерио, и в особенности сейчас.
– Сейчас, когда ты уже сеньора в летах…
– А как я выгляжу, на твой взгляд?…
– Красивей, чем раньше, когда ты была девчонкой, Поверь мне!
– Тогда в чем же дело?
– Ай, Росита, Розочка Сарона, ты вся как новенькая!
– Скажи мне, Эметерио, ты расстался со своими шарадами? До того тошно было слушать, как ты бормочешь: «Мой первый слог… мой второй… мой третий…»
– Помолчи, моя дорогая!
И, прижимая ее к своей груди, закрыв глаза, он прикидывал про себя: «Ро-рота… рот… рок… сита-си…» И внезапно спросил:
– А скажи, твой первый муж, Мартинес, отец Клотильды…
– Ну вот, опять ревнуешь задним числом?
– Это все подознание!
– А он-то был тебе так благодарен и даже восхищался тобой!
– Восхищался мной?
– Ну да, тобой. Именно тобой, святая правда. Я рассказала ему, какой ты был всегда уважительный, вел себя со мной как самый заправский рыцарь…
– Рыцарем-то был он, Мартинес.
– Взгляни-ка сюда! Видишь этот медальон? В нем я носила фото Мартинеса, а под ним было спрятано твое… а теперь, видишь?…
– А теперь ты под моей фотографией, должно быть, прячешь его фото. Разве не так?
– Кого «его»? Покойника? Была нужда! Я не из слюнтяек.
– Ну а мне придется показать тебе календарь, тот, что висел у меня на стене, когда я решился бежать. В тот день я не оторвал от него листочка, и так он у меня хранится до сих пор.
– А сейчас ты снова собираешься обрывать листки?
– Для чего? Чтобы разгадывать шарады на оставшихся листках того злосчастного года? Нет, мое солнышко, нет.
– Ах ты, золотце мое!
– Золотце? Нет, я всего лишь бедный человек… хотя и не бедный бедный человек.