Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ

Киценко Надежда

«Осмеливаюсь просить Ваших молитв ко Господу благословения и наставления на правильный путь так как я сбился чрез свою гордость высокоумие, самомнение и впал в сильное искушение которое простите описать Вам:

Я всегда боялся и остерегался книг недуховного содержания и читал духовные но вот 1905 30 ноября (нынче) выбрали меня от волости уполномоченным для выборов в гос. Думу. На первых шагах у меня блеснула мысль что я лучше всех а другой уполномоченный понял что Государь 17 окт. Манифестом свобода слова что слово есть вещь духовная и он [Государь] как орудие чрез которое пришло от Бога и к Богу вернется. Между собой мы судили что на частном собрании мы должны просить Государя что бы он всех простил виновных что он не дал им жизни и не имеет права отнять. Вот мы в Вологде ходили к 3м церквам молится»^{831}.

Затем Александр описывает, как, охваченный чувством политического и религиозного долга, он стал молиться за всех живых и мертвых «с

нечеловеческими воплями», ощущая холод в душе и озноб в теле. Потом он бродил по улицам, призывая всех покаяться в церкви, и, наконец, во время литургии 17 декабря 1905 г. сначала метался кругами перед иконой Спасителя, причитая, что недостоин, а затем, прямо перед моментом чтения Евангелия, ему было видение Спасителя, пришедшего к нему с ангелами. Должно быть, он потерял сознание, поскольку сообщает, что церковный дьякон позднее сказал ему, что его отводили в полицейский участок. С того времени Александр исповедовался и причащался дважды или трижды, однако не мог прийти в себя, сумятица мыслей об истине и тайне так и не давала ему покоя. Он умолял о. Иоанна помолиться за него Господу, чтобы Бог простил его и наставил на путь истинный (он добавлял, что хотел бы навестить батюшку лично, но после того, что случилось, жена не отпускает его от себя). В то же время нет ни одного письма от других депутатов Думы из крестьянского сословия, которые не переживали духовный кризис. Их точка зрения не была представлена в корреспонденции о. Иоанна, и в результате основное впечатление формировали письма от таких людей, как Александр, убеждая батюшку в мысли, что политическая деятельность была выше разумения «простых людей» и только смущала их.

Однако в наибольшей степени на мировоззренческую позицию о. Иоанна повлияли письма, авторы которых бросали ему прямое обвинение в аполитичности и призывали его к действию. Иногда призывы исходили от ультраправых:

«Жители севернозападнаго края не могут понять спокойного молчания, или сказать безгласия столь уважаемого всеми о. Иоанна. Безмолвие его столь загадачно в это время, когда голос его нужен отечеству, нуждающемуся в нравственной и материальной помощи. Это не еврейский погром ничтожный и заслуженный, нет, это погром на всю св. Русь. Было время когда о. Иоанн на всякие частные нужды откликался, теперь на нужду Отечества не слышно голоса о. Иоанна — странно, даже более чем странно! В такие тяжелые времена были незабвенные Авраам Палицын и другие пастыри — уж ли оскудела Русь в таких сынах отечества? Нет, не может это быть… откликнитесь на скорбь русскую, ободрите ее!»^{832}

Но не все письма, побуждавшие батюшку активно заняться политикой, были написаны людьми, рассматривавшими революцию 1905 г. как направленный против России и русских погром. Он получал письма и от сторонников изменений в стране. Вместе с тем и правые, и левые возлагали на него моральную ответственность и требовали высказать свою позицию:

«Ничего не остается делать как только искать помощи в духовенстве. Нынешнее положение почти безвыходно для низших классов не принадлежавших к “бюрократии”… О. Иоанн обратите внимание на нужды народа находящего в России которому нужны не казацкие нагайки которые практикуются проклятой “бюрократией”, а те права которые обещаны Гос. Имп. и за которые стоят студенты и некоторые съезды и все понимающие… вот вы о. Иоанн м.б. прочитавши мое письмо и скажете что это не мое дело, нет о. Иоанн никому нет более дела как вам потому что вам доверяет более всего Россия и народ и к Государю вы имеете близкий доступ и кому более говорить на защиту как не вам духовным пастырям ведь вы за это дадите Богу ответ ведь за стадо отвечает пастырь»^{833}.

О. Иоанн отозвался незамедлительно. Письма, которые он получал, не только были созвучны его отвращению к революционному террору, но и прямо призывали его к действиям. Проповеди, которые он читал начиная с 1900 г., необходимо трактовать именно с учетом этих обстоятельств. Его корреспонденты могли навязать ему роль «совести России» даже вопреки его собственному желанию. И действительно, его последователи дали ему понять, что высказать свою позицию — его моральный долг и обязанность. Однако и сам о. Иоанн давно был убежден, что священник обязан «обличать», и письма просто послужили катализатором и придали ему решимости. Уж если он высказывался, то отнюдь не стремился сгладить острые углы. Его последние проповеди полны тревоги из-за революционной смуты и страха, что на смену несовершенному православному строю придет нечто намного более ужасное. В них практически ставился знак равенства между благочестием и патриотизмом, что превращает о. Иоанна из фигуры религиозной в выразителя характерной формулы, отождествляющей православие с могуществом и самобытностью России. И лихолетье 1905 г. действительно вынуждало батюшку высказываться все более решительно и определенно:

«Смотрите, что творится в нем [царстве] в настоящее время: повсюду забастовка учащихся и рабочего люда, шум партий, имеющих целию ниспровергнуть настоящий, установленный Богом монархический строй, повсюдное распространение дерзких безумных прокламаций, неуважение к авторитету власти, Богом постановленной, ибо “несть власть, аще не от Бога, сущия же

власти от Бога учинены суть”, по апостолу (Римл. 13, 1): дети и юноши вообразили сами себя начальниками и вершителями своей судьбы; браки потеряли для многих всякое значение, и разводы по прихоти умножились до бесконечности; многие дети покинуты на произвол судьбы неверными супругами; царствуют какие-то бессмыслица и произвол… Наконец, допущен безнаказанный переход из православия в какую угодно веру; между тем как Тот же Господь, Которого мы исповедуем, в Ветхом Завете определил смертную казнь отвершимся закона Моисеева (Евр. 10, 28)^{834}.

Если в России так пойдут дела, и безбожники и анархисты-безумцы не будут подвержены праведной каре закона, и если Россия не очистится от множества плевел, то она опустеет, как древние царства и города, стертые правосудием Божиим с лица земли за свое безбожие и за свои беззакония: Вавилонское, Ассирийское, Египетское, Греческо-Македонское.

Держись же Россия твердо веры своей, и Церкви, и Царя православного, если хочешь быть непоколебленною людьми неверия и безначалия и не хочешь лишиться Царства и Царя православного. А если отпадешь от своей веры, как уже отпали от нее многие интеллигенты, — то не будешь уже Россией или Русью святою, а сбродом всяких иноверцев, стремящихся истребить друг друга»^{835}.

Прокатившаяся в 1905 г. по стране волна политических убийств и террора также потрясла о. Иоанна^{836}. Для поддержки существующего режима он стал прибегать к аллегориям. В его трактовке Моисей превратился в «самодержавного вождя», «как бы Царя» Израильского народа на горе Синай, царя, вынужденного решительно усмирить смутьянов, поднявших «нечестивую революцию». О. Иоанн объяснял пастве, что слова Моисея «возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего» означают, что необходимо уничтожить каждого революционера. В завершение проповеди он сказал:

«Вот как святые подавляли в народе революцию и тем спасали народ свой от нравственного гнилого разложения, и это было угодно Богу. После 40 дней все пришло в обычный порядок.

Что это, как не поучительный пример в истории человечества для нашего нечестивого времени и разнузданной русской революции?»^{837}

Наконец, русско-японская война стала для него поводом вновь заявить свое политическое кредо и выразить апокалиптический ужас:

«Настоящая кровопролитнейшая война наша с язычниками есть также праведный суд Божий за грехи наши. Приближение окончательного, всемирного страшного суда Божия ускоряется страшным разлитием зла на земле. В настоящее время всякие неправды, как море, покрывают землю; своеволию человеческому нет конца, всяким заблуждениям и порокам широко отворены двери. Законы Божии попраны; твари забыли своего Творца; грешные люди, в гордости своей, возмнили себя неповинными; оскверненные всякими нечистотами, забыли нечистоты свои. Вол знает владетеля своего, и осел — ясли господина своего (Ис. 1, 3), а христиане отверглись от Христа своего, Спасителя своего…

Наши юноши-интеллигенты извратили всякий общественный и учебный порядок: взяли на себя дело политики и суда не будучи никем к тому призваны; взяли судить своих начальников, учителей, правительство и едва не самих царей; судили и осудили со своим главою Львом Толстым Самого всемирного и страшного Судию — Христа Бога… Истинно, близок день пришествия страшного Судии для суда над всеми людьми, потому уже настало предсказанное отступление от Бога и открылся уже предтеча антихриста, сын погибели… тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь…»^{838}.

Упоминания о Толстом неслучайны. С начала 1890-х годов о. Иоанн все резче критиковал знаменитого писателя. Ирония заключалась в том, что, как подметили сотрудники Дерптского университета, у этих двух фигур много общего: сложные отношения с преданными супругами, стремление к аскетизму и слава духовных столпов. Однако на этом сходство и заканчивалось. Как отмечают многие исследователи, с социальной точки зрения они воплощали старый конфликт между аристократической элитой и образованной интеллигенцией (обществом), с одной стороны, и простыми людьми (народом) — с другой^{839}. С политической точки зрения они также находились по разные стороны баррикад. Неприятие Толстым власти в любом виде, его пацифизм, его открытое желание освободиться от самодержавия, уничтожить армию и Церковь совпали во времени с тем моментом, когда о. Иоанн осознал угрозу старому миропорядку Однако самое существенное различие, безусловно, лежало в религиозной сфере. Толстой отвергал важнейшие догмы православия: согласно его учению, Христос был не сыном Божьим, а простым человеком праведной жизни; Мария была не девой, а невенчанной матерью; никакие таинства не нужны. Его непочтительное описание Евхаристии в романе «Воскресение» особенно оскорбительно для православных. Наконец, он позволял себе прямые нападки на Православную церковь, называя ее языческой, авторитарной и идолопоклоннической^{840}.