Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ
Шрифт:
«[Россия], которая в настоящее время, хотя и считается государством Православным и самостоятельным, но уже элементы иноземного иноверия и неблагочестия проникли и внедрились у нас, и угрожают тем же, чему подверглись вышесказанные страны… Это может означать, что если и в России, ради презрения заповедей Божиих, и ради ослабления правил и постановлений Православной Церкви, и ради других причин оскудеет благочестие, тогда уже неминуемо должно последовать конечное исполнение того, что сказано в конце Библии, то есть в Апокалипсисе Иоанна Богослова: “Придет же антихрист во времена безначалия”»{816}.
Революционное движение только усилило эсхатологические настроения. Если ранее о. Иоанну нечасто писали на политические темы, то начиная с 1890-х гг. политические
По иронии судьбы, однажды чересчур «либеральная» позиция о. Иоанна вызвала шквал негодования в его адрес со стороны «правых». Сразу после кишиневского погрома 1903 г. о. Иоанн и епископ Антоний (Храповицкий) безоговорочно осудили страшные события в своих проповедях и публикациях в журнале «Миссионерское обозрение». Их публичное осуждение погрома имело такой резонанс, что один издатель из Одессы просил разрешения опубликовать проповеди отдельной брошюрой. Издание распространялось еврейской общиной с таким рвением, что архиепископ Кишинева предупреждал обер-прокурора об обратном эффекте{817}. Даже Толстой призвал своего друга не выражать публично своего возмущения погромами, поскольку полагал, что «Иоанн Кронштадтский прекрасно сказал то, что всякий не озверевший человек думает и чувствует»{818}. Однако, осудив погромы, о. Иоанн заработал ненависть антисемитов. Вот типичный образчик письма к нему после кишиневских событий: «О. Иоанн, Иуда. Уважаемый до сего времени русскими людьми поп! И теперь покровитель жидов и их слуга и клеврет. Ты знаешь только пить кровь христиан»{819}.
О. Иоанн немедленно передал это исполненное ненависти письмо в полицию. Однако подобные угрозы, а также письма из Кишинева с заявлениями, что погром был организован и что первый выстрел произвел еврейский врач, застреливший ни в чем не повинного крестьянина, вынудили его смягчить свое первоначальное безоговорочное негодование и извиниться перед христианами Кишинева за «односторонность»{820}. Такое резкое изменение взглядов демонстрирует, что, хотя о. Иоанн и не разделял характерный для ультраправых органический антисемитизм, ему ничего не стоило подпасть под влияние тех сведений, которые он получал (конечно, члены еврейской общины ему не присылали писем о погроме). Здесь нельзя не вспомнить и о его первоначально мягкой, пастырской и евангелической, реакции на убийство Александра II в 1881 г., сменившейся боле выраженной политической позицией. Недаром священник Георгий Гапон, позднее прославившийся тем, что возглавил демонстрацию к Зимнему дворцу во время «кровавого воскресенья», критиковал о. Иоанна за неустойчивость взглядов{821}.
На взгляды пастыря повлияли и другие события. Так, после принятия в 1903 и 1905 гг. законов о свободе совести православные крестьяне из западных губерний, в которых преобладало польское население, начали жаловаться о. Иоанну, что местные поляки заставляют их принимать католичество. Местные православные священники также писали о католической пропаганде, называя одной из самых эффективных ее уловок заявление, что сам о. Иоанн обратился в католичество и получил благословение от папы{822}. Однако он не получал писем от униатов, которые были теперь рады открывавшейся перед ними возможности переходить в римско-католическую веру, несравненно более близкую им, нежели официальное православие. При такой диспропорции в получаемой им информации,
Самые смятенные «политические» письма написаны в эпоху революционных беспорядков, пик которых пришелся на революцию 1905–1907 гг. Многие просто просили о. Иоанна помолиться за крестьян, которые подожгли (или ограбили) их поместья, или за своих детей, которые оказались вовлечены в революционное движение{823}. Письма от самых образованных корреспондентов представляли собой мольбы шокированных и напуганных людей, полные таких фраз: «Страшно думать, что ожидает нашего дорогого отечества. Все эти забастовки страшно угрожают, Церковь и православная вера в опасности. И наш дорогой Царь-Батюшка и его Наследник»{824}. Для людей, травмированных событиями 1905 г., о. Иоанн являлся символом безопасности и стабильности, пастырем, который наверняка выведет страну на верный путь.
После 1900 г. консервативные политические организации также начали вступать в контакты с о. Иоанном, спрашивая его, не согласится ли он стать их почетным членом. Так, Виленское общество студенческой взаимопомощи обратилось к нему с просьбой официально поддержать его, чтобы привлечь других филантропов. Вообще организации, выступавшие за идеи православия и народности, мечтали, чтобы о. Иоанн стал их символом. Казанское отделение Русского собрания пригласило его стать почетным членом, «как молитвенника за землю русскую, как истинного служителя Господа нашего Иисуса Христа и как человека, твердо защищающего основные русские устои»{825}. Представители организаций обращались к батюшке в продуманных и обтекаемых выражениях, прося, чтобы благодаря его молитвам организация смогла «достойно послужить на благо отечества».
Просители не были разочарованы. Начиная с 1905 г. многие политические организации правых взглядов, в том числе Русское собрание (как в Санкт-Петербургском, так и в Казанском отделении), Харьковское отделение Союза русского народа, Русский народный союз имени Михаила Архангела и Русское патриотическое общество, внесли его фамилию в список своих почетных членов. О том, насколько ультраправые организации признали о. Иоанна своим, можно судить по публикации его проповедей и трудов радикально правыми и консервативными издателями и изданиями. Его репутация служила им самим отличной рекламой{826}.
Некоторые корреспонденты о. Иоанна, особенно не очень образованные, описывали свое замешательство перед многообразием партий. Один приказчик из Москвы спрашивал пастыря: «Укажите пожалуйста к какой партии следует подписаться и к какой не следует, хотя я только что подписался к торгово-промышленной партии, — или м.б. совсем не следует подписываться…»{827} Некоторые пытались примирить свое православие с радикальными воззрениями, прося его вступиться за «несчастных матросов и солдат, которые потеряли рассудок» во время Кронштадтского бунта, «дабы не погибнуть им еще от рук палачей — своих же братьев»{828}. Самое сильное замешательство испытывали крестьяне. Так, пришло коллективное письмо от саратовских крестьян, которые писали, что местные газеты «наши деревни всех соблазнили народ их слушает. А мы дорогой Батюшка спросим Вас как ответить на ети сказки ихни пропишите пожалуйста как врагов победить дорогой Батюшка пропишите пожалуйста нам ответ об этих газетах они про Тебе очень худо пишут»{829}.
Другие, более грамотные, просили его помолиться: «В настоящее время волнений и смут просим ваших молитв, чтобы Господь просветил умы наши и вложил в сердца наша дела добрыя и не сбиться нам с пути истинныя»{830}. Малообразованные корреспонденты о. Иоанна, доверяя ему быть их наставником, сомневались в собственной способности держаться «пути истинного». Их письма все тверже убеждали пастыря в том, что крестьяне — люди доброй души, преисполненные лучших намерений, однако при отсутствии чуткого руководства склонны к политическим заблуждениям. Наиболее ярко противоречие между религиозным в своей основе сознанием и новой политической альтернативой выразилось в письме крестьянина Александра. Он писал: