Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ
Шрифт:
В 1950-е гг. тени иоаннитов были вновь вызваны к жизни{925}. Подобно тому как прежде слово «иоанниты» означало в 20–30-х гг. то же самое, что монархисты или не принявшие революцию православные христиане, теперь оно стало нарицательным для обозначения их преемников в эмиграции. В 1958 г., в пятидесятую годовщину кончины о. Иоанна, РПЦЗ начала публиковать статьи и книги, которые готовили почву для его предстоящей канонизации. Это дало советским властям новый повод для нападок на этот «неподконтрольный орган». Иоанниты теперь воскресли в обличье РПЦЗ, представителей которой также называли «черносотенцами, идеологами контрреволюционного монархизма». «Винегрет» официальных советских идеологов выглядел так:
«После победы Великой Октябрьской Социалистической Революции идейным продолжателем партии монархистов-черносотенцев выступили т. н. сторонники староцерковничества (тихоновщины). Идейными наследниками и преемниками политической платформы
После революции иоанниты, последователи кронштадтского святоши, составляли наибольшую реакционную прослойку в православных сектах… их белоэмигрантские лидеры в лице таких, как еп. Иоанн Сан-Францисский, до сих пор лелеют надежды на реставрацию монархического строя в России»{926}.
Даже в 1988 г. эта линия продолжилась в издании «Православие: словарь атеиста»: иоанниты в нем описываются как «фанатичные почитатели Иоанна Кронштадтского». Как отмечалось в словаре, «в нашей стране ныне сохраняются лишь отдельные представители этой реакционной группировки. Однако культ Иоанна К. усиленно раздувается т. н. русской православной церковью за рубежом, которая сделала его имя знаменем воинств, антикоммунизма и крайнего обскурантизма»{927}. Таким образом, в глазах советских властей оппозиция коммунистическому режиму и почитание о. Иоанна означали иоаннитство; тот факт, что в 1908 г. их осудил Синод по чисто религиозным причинам, совершенно не принимался в расчет. В западных исследованиях советского времени иоанниты широко обсуждались в контексте других оппозиционных эсхатологических сект, таких как федоровцы, иннокентьевцы и имяславцы, хотя, как ни парадоксально, Юджин Клэй настаивает на их принадлежности православию. Поскольку особенности поведения, характерные для иоаннитов, растворились в эмигрантской среде, эмигрантские историки религии преуменьшали значение иоаннитов{928}.
Канонизация Московским патриархатом отца Иоанна и ее последствия
Канонизация о. Иоанна Московским патриархатом поставила проблему перед теми иерархами, которые отчаянно стремились создать «политкорректный» образ пастыря. Принимая во внимание фантастически политизированные советские публикации предшествующих десятилетий, это было нелегко. Когда летом 1990 г. Московский патриархат канонизировал о. Иоанна, то и антисоветская позиция эмигрантского сообщества, и советские обвинения в адрес о. Иоанна одинаково не устроили составителей богослужебных текстов — в конце концов, их епископы и предшественники сотрудничали с советской властью. Тогда был найден остроумный выход — избегать любого открытого упоминания о политических воззрениях или пророческом даре о. Иоанна и создать свой образ святого. Подчеркивая его «русскость», идеологи Московского патриархата стремились показать свою географическую — и, шире, духовную — преемственность по отношению к о. Иоанну. Это обнаруживается в тропаре, сложенном ими в честь пастыря:
«Православныя веры поборниче, земли Российския печальниче, пастырем правило и образе верным, покаяния и жизни во Христе проповедниче, Божественных Таин благоговейный служителю и дерзновенны о людех молитвенниче, отче праведный Иоанне, целителю и предивный чудотворче, граду Кронштадту похвало и Церкви нашея украшение, моли Всеблагаго Бога умирити мир и спасти души наша».
Приведенный отрывок ярко контрастирует с «наднациональным» духом тропаря Русской зарубежной православной церкви, в котором подчеркивается всемирное значение о. Иоанна:
«Со апостолы изыде вещание твое в концы вселенныя, с исповедники страдания за Христа претерпел еси, святителем уподобился еси слово проповеданием, с преподобными; во благодати Божией просиял еси. Сего ради вознесе Господь бездну смирения твоего превыше небес, и дарова нам имя твое во источник предивных чудес. Тем же во Христе во веки живый, чудотворче, любовию милуяй сущыя в бедах, слыши чада твоя, верую тя призывающия, Иоанне праведне, возлюбленный пастырю наш»{929}.
Еще более искусно Московский патриархат оправдывался за сотрудничество с советской властью: в сочиненном им кондаке прослеживается мысль, что при советском режиме церковь временно ввергла себя в ад, но выжила, причем и Христос, и о. Иоанн одобряют ее выбор: «Днесь пастырь Кронштадтский предстоит Престолу Божию и усердно молит о верных Христа Пастыреначальника, обетование давшего: “Созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют Ей”»{930}. Однако такое преуменьшение «неподобающих» политических взглядов о. Иоанна в богослужебных текстах противоречит
Тем не менее у Московского патриархата спрятан козырь в рукаве — место захоронения о. Иоанна, хотя и необязательно его останков. В 1923 г. родственники о. Иоанна ходатайствовали о перенесении его тела из монастыря на Карповке на Смоленское кладбище, а затем, по всей видимости, на Богословское; был ли он перезахоронен, и если был, то где, так и остается неясным. Однако, несмотря на неясность относительно того, что находится под мраморным надгробием, прежнее понимание святого как гения места (genius loci) по-прежнему ощущается в восстановленном монастыре на Карповке{934}. Наряду со св. апостолом Петром, святым благоверным великим князем Александром Невским и блаженной Ксенией о. Иоанн признан одним из святых покровителей Санкт-Петербурга. Тот факт, что фигура его ассоциируется с помощью бедным и исцелением алкоголиков, очевидным образом связан с современной российской реальностью, его культ наверняка обретет популярность в ближайшем будущем{935}.
Репрезентации
Неполитические репрезентации фигуры о. Иоанна в России также изменились после его канонизации в 1990 г. Вновь возросла его популярность и стали скрупулезно собираться сведения о нем. Здесь агиографам помогла существующая практика. Нет такого явления, как православный святой вообще — он должен вписаться в одну из существующих категорий: апостол, мученик (или страстотерпец), монах или монахиня (преподобный/ая), епископ (святитель), пророк, воин или мученица-девственница{936}. В фильме «Отец», снятом в Санкт-Петербурге в 1991 г., провозглашалось, что о. Иоанн — одна из редких фигур, совмещающих в себе все эти категории. Согласно фильму, хотя о. Иоанна называют «святой праведный» (общепринятое обозначение женатых святых), но он был также апостолом, поскольку являлся миссионером для всей Российской империи; преподобным — благодаря своему целомудрию и усилиям по укреплению монашества (он учредил четыре женских монастыря и поддерживал множество других); святителем, поскольку, не будучи формально епископом, он как пастырь достиг таких духовных высот, что воистину орлом вознесся над всей Россией; пророком, поскольку предсказал падение Дома Романовых и гибель России; и мучеником, поскольку пал жертвой лжи и клеветы в прессе, а также подвергался физическому нападению{937}. Конечно, здесь есть некоторое преувеличение, но это не просто риторика. Фигура о. Иоанна действительно охватывает больше категорий праведности, чем многие святые, и именно многогранная сущность его святости более всего бросается в глаза в конце XX в. русским людям, почитающим его как святого.
Кроме того, в житии 1990 г. повышается статус матушки — супруги о. Иоанна: она рассматривается как равноправный партнер мужа на его пути к святости. В нем утверждается, что «матушка Елизавета принимала участие в молитвах и благотворениях своего блаженного супруга… Он любил ее очень нежно, да и как иначе… Матушка была первая советчица своему супругу и разделяла с ним и радости, и горе»{938}. Этот новый акцент на совместном несении духовного бремени и взаимной привязанности супругов расходится с житием 1964 г. и прижизненными описаниями, где упоминается о жалобах Елизаветы Константиновны церковным иерархам на своего супруга. Все версии основаны на скудных, неубедительных фактах, однако складывающаяся в них картина семейной жизни о. Иоанна и матушки Елизаветы поразительно несходна. Поскольку второе житие не основано ни на каких серьезных данных, новых или иных, оно отражает не столько реальность, сколько изменение в настроении агиографа: на рубеже XXI в. кажется более удобным представить жизнь четы как «совместный проект», вместо того чтобы описывать супружеские разногласия как часть аскетической борьбы. Однако прежние поколения агиографов считали образ о. Иоанна — одинокого аскетического борца, преодолевавшего протесты как своей жены, так и своего церковного начальства, — либо более убедительным, либо более привлекательным.