SWRRF. 20??
Шрифт:
Ему было очень трудно отделить свои собственные воспоминания от тех образов прошлого, которые сформировались у него после многочисленных просмотров фотографий и видеосъёмок той поры. Но некоторых из этих воспоминаний не было ни на фото, ни на видео, но, тем не менее, они с такой чёткостью сохранились в его памяти, что, погружаясь в них, он как бы проваливался в прошлое и всё «вживую» вновь происходило перед его глазами.
…Середина на редкость дождливой весны. Они с бабушкой идут по каштановой аллее. Бо’льшая часть деревьев стоят мёртвые, без листьев, без цветов. Бабушка подходит к каждому ожившему дереву, лучисто по-детски улыбаясь, гладит их молодые широкие листья и разговаривает с ними: «мои хорошие, красивые, ожили умнички», – поднимает его, чтобы он попробовал мягкую нежность молодого листа, поднимает его ещё выше
…Они с дедом сидят на лавочке под плакучими ивами у входа в НИИ физики. Ждут его папу. Точнее, сидит дед, а он ходит по полуразвалившемуся небольшому фонтану, который на его памяти никогда не работал, и подбрасывает ногами пепельно-зелёные опавшие листья. Только конец июня, но ивы уже наполовину осыпались. Листья падают, не успев пожелтеть.
Наконец, появляется папа. По первому же взгляду он определяет, что папа «злой». Этим словом он лет до десяти обозначал все неприятные для него эмоциональные состояния родителей, прежде всего различные формы недовольства его поведением. Папа как-то мельком, без обычных шуток и расспросов, целует его и садится рядом с дедом. Что-то начинает рассказывать… а потом они начинают ругаться. При этом дед, обычно весёлый, уверенный, энергичный, сейчас похож на провинившегося ребёнка, который знает, что что-то делает не так, знает, что ему в этом всё равно придётся сознаться, но очень не хочет этого делать.
Что они говорили, из-за чего ссорились, он тогда не понимал. Лишь через много лет, уже после получения своей первой профессиональной квалификации, он решился расспросить об этом своём воспоминании отца. Тот удивлённо спросил: «Ты это помнишь?», – но ему показалось, что отец сам давно ждал этого вопроса. Ему давно хотелось выговориться, облегчить душу. И сделать это он мог только с ним. Потом они ещё несколько раз обращались к этому разговору. Последний раз перед его первой поездкой сюда. И теперь на «видеоряд» детских воспоминаний естественно, органично ложился реконструированный его мозгом «звукоряд».
– Думал, не выдержу это ритуальное священнодействие – раздражённо говорит папа, садясь рядом с дедом. – Почти шесть часов околонаучного щаманства… только желание высказать всё, что я думаю по этому поводу, заставило меня всё это вытерпеть. Так они ж поставили моё выступление последним! И зря. Во мне только больше накопилось всего, что захотелось им сказать. … это, даже не курсовая работа, так, рефератик, в котором понадёргано всякого, не складывающееся ни в какую целостную картину. Но и это не главное – там просто элементарные ошибки в формулах… я уже не говорю о том, что сама проблема притянута за уши и не представляет ни практического, ни теоретического интереса… всё это я им, естественно, высказал с «высоко трибуны». И знаешь, какая реакция? – Гробовая тишина! Как будто я выругался матом на похоронах или испортил воздух на приёме у английской королевы… А потом Лёха отводит меня в уголок и говорит: «Ну зачем ты так? Ты понимаешь, что теперь ты и на факультет-то прийти не сможешь: тебе никто руки не подаст. Ты же просто оскорбил уважаемых людей, авторитетных учёных. Научный руководитель, между прочим, дважды лауреат, а главный рецензент – членкор…» Я ему говорю: «А они хотя бы прочитали эту работу? Или просто посчитали ссылки на свои „эпохальные труды“, одна половина которых написана 5—10 лет назад и давно устарела, а вторую половину и сами толком не знают, потому, что они написаны „в соавторстве“. Да и на факультет мне уже приходить не к кому. Данил, последний, с кем интересно было общаться, сбежал от вас ещё прошлой осенью. Есть ещё у вас пара толковых аспирантов и с десяток не глупых студентов. Но и они от вас рано или поздно сбегут…» И знаешь, что он мне ответил? – «Ты просто завидуешь». У меня аж дыхание перехватило. «Чему?» – спрашиваю. «Тебе – говорит, – уже за тридцать, а никаких званий,
– А зачем ты вообще туда пошёл, – прерывает гневный монолог отца дед. – Ты не знал, что там тебя ожидает?
– Лёха попросил. Вместе учились когда-то… время свободное вроде бы есть… Да хрен с ними. Я это рассказал тебе только, чтобы лишний раз подтвердить: нормальному человеку здесь делать нечего. А скоро просто невозможно будет жить… Мне уезжать только через четыре дня. Вы с мамой спокойно успеете собраться. Вы должны уехать вместе с нами – папа кивает в мою сторону.
Дед молчит. Насупившись, смотрит прямо перед собой.
– Па, ну ты ж умный человек. Ты не можешь не понимать, что эта система находится в пограничном состоянии, разрушить её может всякая малость. Когда точно ЭТО произойдёт, не угадаешь. Но произойдёт и очень скоро. Через год, два, может через несколько месяцев. ОНИ уже к этому приготовились. Этот вчерашний президентский указ… эти «специальные антитеррористическое бригады», переданные в «оперативное управление» службам безопасности «стратегически важных» предприятий и организаций. ОНИ ГОТОВЯТСЯ!.. Ты что, уже забыл нашу обратную дорогу из пансионата?! А последнюю поездку на кладбище?! Без тебя с мамой я не уеду!
– Сынок, кому я там нужен. Там и сейчас хватает проблем с пенсионерами и мигрантами. А скоро будет ещё больше. Там тоже будут не лёгкие времена. Им нужны будут только молодые энергичные профессионалы, вроде тебя. Да и не смогу я там жить. В молодости не смог, что сейчас пытаться. А маму попробуй уговорить. Будет заниматься любимым делом: выращивать внуков и цветы…
– Она без тебя никуда не поедет…
– Пожалуй… Но ты всё равно попробуй. Я уж совру: скажу, что надо закончить кой-какие дела, а через пару месяцев приеду к вам…
– Слушай, я не хотел тебе говорить, потому что знаю, что при всём твоём внешнем спокойствии, ты всё это очень глубоко переживаешь. Мы располагаем проверенной информацией, что в конце года – скорее всего в ноябре (в этой стране «эпохальные» события любят приурочивать к этому месяцу), – будет проведён «Конституционный Совет». Причём в составе никак в Конституции не оговорённом: президент, предсовбеза, главы федеральных округов. председатель Совета Федерации. Не будет даже председателя нижней палаты. Вопрос – преобразование Федерации в Конфедерацию. При этом Совет Федерации будет преобразован в Совет Конфедерации в составе руководителей федеральных округов. Только их. Дума распускается, потому её председателя и не приглашают. А за месяц до этого, синхронно, с интервалом в один-два дня собираются советы акционеров крупнейших компаний страны. А ещё месяцем раньше – в бархатный сезон, в сентябре (эти люди умеют соединять приятное с полезным), – на одном из островов соберутся отдохнуть от трудов праведных с полсотни человек. Каждый, конечно, имеет право на отдых. Но только эти «отдыхающие» контролируют по нашим оценкам от 75 до 80 процентов мировой экономики и до этого в таком полном составе никогда вместе не собирались. Ты понимаешь, что всё это значит?
– Понимаю. Но всё равно никуда не поеду, – упрямо говорит дед.
Папа вскакивает с лавки. Проходит быстрым шагом несколько кругов вокруг фонтанчика, где он продолжат стоять, удивлённый и не замечаемый ими. Снова садится.
– Это же не патриотизм, не геройство. Это – извини, – идиотизм! Ты в самом деле думаешь, что чем-то сможешь помочь, когда всё это начнётся? Всё, чем ты мог бы помочь, ты уже сделал.
– Во-первых, ещё не всё. А потом… как ты не можешь понять?! Представь, что начинает гореть твой дом, дом, с которым связана твоя жизнь, – и ты просто поворачиваешься к нему спиной и уходишь?…
– Но, если этот дом уже невозможно спасти. И кидаться в пожар – это бессмысленное самоубийство?
– А если в этом доме горит что-то настолько дорогое, что без него тебе незачем жить?..
– Всё дорогое мы спокойно вывезем? Что ты ещё собираешься там спасать?…
– Самого себя…
– Нет, я слушаю Вас, – ответил Александр Ректору. – Меня просто беспокоит предстоящая экспедиция. Слишком далеко придётся углубиться в пустыню. Насколько я знаю, больше пяти лет туда никто не ходил.