Сын Аллогена
Шрифт:
Акремонец повернулся к Алиму и еще шире раскрыл свой третий глаз, прикрыв веками два своих обычных глаза.
– Чего он на меня таращится? – спросил Алим: – Вот гадость. Сейчас дам раз в голову и будешь дальше таращиться – только уже мертвый, – адресовал свои слова Алим акремонцу.
Тот видимо понял, что общение с Алимом ничего хорошего ему не принесет и лег, закрыв все свои три глаза, на операционный стол обратно.
– Видишь, плохо ему, а мне надо его подготовить для повторного допроса, – попытался разрядить обстановку Юра: – иди, пожалуйста, мне надо его осмотреть.
Алим ничего не ответил, а лишь презрительно сплюнул на пол операционной и вышел за двери.
Юрка обернулся к акремонцу и мысленно спросил:
– Ты меня слышишь?
Тот по-прежнему лежал с закрытыми глазами и не шевелился.
– Кто ты такой? – еще раз мысленно спросил он.
– Я, Савитар, – открыв третий глаз, мысленно ответил акремонец: – мне очень больно. Твои бхакты* меня очень били, но я не понимал, что они от меня хотели.
– Какие бхакты? Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Герадамасы, которые тебе подчиняются, меня били, а я не мог им ответить, потому что мой дамару** сломался, когда меня бил тот герадамас, который сейчас в нашем ашваттхе*** обещает Сурье оказать помощь в обмен на свою жизнь.
– Кто такая Сурья, – вслух спросил Юра.
Бхакт*(преданный) в индуизме – поклоняющийся богу. В данном случае представитель рода акремонцев. Термин перешел в религию с момента, когда инопланетные существа, после разгрома армии архонтов на планете, жили среди людей(см. «путь Аллогена»).
Дамару** – маленький двухмембранный ритуальный барабан в форме песочных часов. На изображениях бога Шивы, в индуизме, неотъемлемый атрибут божества. В данном случае техническое средство для перевода речи, используемое акремонцами.
Ашваттха*** – в индуистской мифологии священное дерево. Жилище богов.
– Я очень хочу, есть, – вместо ответа услышал у себя в голове Юра: – я себя плохо чувствую. Принеси мне поесть, и я тебе все объясню. Я не хочу быть против вас… Я хочу вернуться…
– Что тебе дать поесть? – спросил Юра.
– Еду.
– Понятно. Ляжь и лежи без движения пока я не вернусь.
Юра вышел из лазарета и прямиком пошел на кухню. Время завтрака уже прошло, но покормить на кухне могли в любое время суток. Он шел по тускло освещенным переходам города на верхний уровень и рассуждал, про себя, что он еще вчера чуть не погиб от рук акремонцев, а сейчас преспокойно телепатически общается с шестируким инопланетянином и его это ничуть не удивляет, как будто это вполне обыденное дело.
III
На кухне сегодня главной была тетя Поля – самая пожилая женщина их города. В лагерь к архонтам она попала в тридцать пять и успела родить двойню – двух мальчиков, которых она даже не успела подержать на руках. Пока она отходила от родов, детей унесли архонты. Ее, как и других опроставшихся матерей, готовили для перевода в другой лагерь, но акремонцы восстали, и она единственная осталась в живых из рожениц, находившихся в тот момент в медицинском корабле лагеря. Остальных порубили обезумевшие лицеклювы. Хоть ей и перевалило за полстолетие, тетя Поля по-прежнему несла на своем лице остатки былой красоты исконно кубанской казачки, несмотря на весьма раздавшиеся в ширину размеры фигуры.
Никита Сергеевич до сих пор был к ней не равнодушен еще с тех времен, когда выживших людей привел в бункер, однако он не смог смириться с тем, что вековые понятия моногамной семьи были разрушены и порядок установленный архонтами, касающихся полигамных сексуальных отношений поддерживался в городе, несмотря на неоднократные предложения Никиты Сергеевича вернуться к довоенному институту брака между мужчиной и женщиной. У нее была одна особенная черта – глаза были разного цвета. Один глаз был синий, а второй серый. С ее слов эта особенность организма передавалась у нее в семье от поколения к поколению. Детей у нее больше не было, но она с одинаковой любовью относилась ко всем отпрыскам бывших узников лагеря независимо от возраста и цвета кожи.
– Тетя Поля, – обратился к ней Юра: – дайте мне с собой что-нибудь покушать, а то я уже скоро сутки как ничего не ел.
– Конечно Юрочка, сейчас я наложу тебе картошки и мяска отрежу.
– Там и раненному надо тоже покушать.
– Девочки в лазарет уже носили завтрак, – удивилась тетя Поля.
– Там еще акремонец пленный.
На мгновение оба разноцветных глаза тети Поли потемнели от гнева, но почти сразу вернули свой цвет и она, немного помедлив, сказала:
– Он тоже живой и тоже, чей-то ребенок. Конечно, и ему покушать надо. – Линда, – обратилась она к высокой сухопарой кухарке: – Выдай Юрке с собой двойную порцию и чай налей во флягу.
– Спасибо, тетя Поля, – поблагодарил Юра и пошел за Линдой, которая уже нарезала сушеную оленину.
С двумя армейскими котелками и флягой чая заваренного на зверобое, Юрка бегом побежал в лазарет. К его удивлению в операционной он обнаружил не только акремонца, но и Кьет с Юхани. При этом акремонец с явным удовольствием тянул из кружки через свой совиный клюв, который у акремонцев, в отличие от птичьего, был пластичным и мог издалека сойти за человеческие губы, чай явно заваренный Кьетом. То, что чай именно Кьета, было понятно по запаху, витавшему в помещении – подванивало чем-то схожим между свежим навозом и ацетоном.
– Он что твой чай пьет? – спросил у Кьета Юра.
– Чего бы и не пить, он же с медом, – ответил за Кьета Юхани.
– Все, спасибо ребята, мне надо ему сделать перевязку, – сказал Юрка, одновременно выталкивая их из операционной в коридор: – а где Алим?
– Нас прислали вместо него, – опять ответил Юхани.
– Он не опасный, так что я сам справлюсь. Если что, я вас позову – кинул им уже через закрытую дверь Юрка.
Акремонец по-прежнему сидел абсолютно обнаженный на операционном столе и с интересом поглядывал на котелки в руках Юры.