Сын Америки
Шрифт:
– Это для тебя единственный выход.
– Не надо мне выхода.
– Вот что, начнем с самого начала. Кто была первая женщина, которую ты убил?
Он молчал. Он хотел было заговорить, но ему не понравилась нотка нетерпения в голосе Бэкли. Он услышал, как позади скрипнула дверь: он оглянулся и увидел незнакомое белое лицо, вопросительно смотревшее на Бэкли.
– Я вам не нужен?
– Да, да, входите, – сказал Бэкли.
Вошел белый человек, сел и положил на колени блокнот и карандаш.
– Ну, Биггер, – сказал Бэкли, взяв Биггера за плечо. – Садись и рассказывай по порядку. Покончим с этим делом.
Биггер хотел рассказать о том, что он чувствовал, когда Джан держал его руку; что он
– Значит, ты явился к мистеру Долтону в субботу, в половине шестого, так?
– Да, сэр, – пробормотал он.
Он стал рассказывать безучастным, усталым тоном. Факт за фактом он излагал всю историю. Бэкли задавал вопросы, и каждый раз он медлил отвечать, думая о том, как ему связать голые факты со всем тем, что он перечувствовал и передумал, но слова выходили плоские и тусклые. Белые люди смотрели на него, ожидая его слов, и все чувства в нем замерли, как тогда, когда он сидел в машине между Джаном и Мэри. Когда он кончил, он почувствовал себя более измученным и разбитым, чем после поимки. Бэкли встал; другой белый человек тоже поднялся и протянул ему бумаги, чтобы он подписал. Он взял перо в руки. Почему не подписать? Он виновен. Он погиб. Его убьют. Никто ему не поможет. Вот они стоят над ним, наклонились, заглядывают ему в глаза, ждут. Его рука задрожала. Он подписал.
Бэкли неторопливо сложил бумаги и спрятал их в карман. Биггер беспомощно, растерянно глядел на обоих белых людей. Бэкли посмотрел на человека с блокнотом и усмехнулся.
– Я думал, будет труднее, – сказал Бэкли.
– Он все выложил как по писаному, – сказал человек с блокнотом.
Бэкли посмотрел на Биггера и сказал:
– Просто запуганный негритенок с Миссисипи.
Последовала короткая пауза. Биггер чувствовал, что они уже забыли о нем. Потом он услышал:
– Это все, шеф?
– Пока все. Я буду в своем клубе. Дайте мне знать о результатах допроса.
– Слушаю, шеф.
– Пока.
– До свидания, шеф.
Биггер, уничтоженный и опустошенный, соскользнул с койки на пол. Он услышал удаляющиеся шаги. Дверь отворилась и захлопнулась снова. Он был один, безнадежно, непоправимо один. Он повалился ничком и заплакал, недоумевая, какая сила распоряжается им, почему он здесь.
Он лежал на холодном полу и плакал; но на самом деле он твердо стоял на ногах и держал в руках всю свою жизнь, взирая на нее недоуменно и тревожно. Он лежал на холодном полу и плакал; но на самом деле он пробивался вперед, всеми своими крохотными силенками напирая на мир, слишком большой и слишком неприступный для него. Он лежал на холодном полу и плакал; но на самом деле он со страстным упорством нащупывал среди хаоса явлений путь туда, где он предчувствовал источник благодатной влаги, способной утолить жажду его сердца и разума.
Он плакал оттого, что снова доверился своим чувствам, и снова они обманули его. Откуда явилась у него эта потребность объяснить, открыть свои чувства? Почему он не прислушался к тем откликам, которые эти чувства рождали в чужих сердцах? Было время, когда он слышал отклики, по всегда они звучали так, чти он, негр, не мог ни понять их, ни принять, не унизив себя перед лицом того мира, в котором он впервые себя обрел. Он боялся и ненавидел проповедника, потому что проповедник советовал ему склониться и просить о милосердии, но, как бы ни нуждался он в милосердии, гордость никогда не допустит его до этого, никогда, покуда он жив, покуда светит солнце. А Джан? А Макс? Они советовали ему верить в самого себя. Однажды он уже попробовал последовать безоговорочно тому, что подсказывала ему его жизнь, не останавливаясь даже перед убийством. Он опорожнил сосуд, наполненный для него жизнью, и не встретил смысла, которого искал. Сейчас сосуд снова полон, и снова нужно его опорожнить. Но только не слепо на этот раз! Он чувствовал, что не может теперь сделать ни одного движения, повинуясь только внутреннему велению своих чувств; чувствовал, что теперь, для того чтобы действовать, ему нужен свет.
Постепенно его рыдания стихли – не потому, что он успокоился, но потому, что у него иссякли силы, – и он перевернулся на спину и стал смотреть в потолок. Он сознался, и теперь смерть вплотную придвинулась к нему. Как же ему встретить эту смерть на глазах у толпы белых, жаждущих смертью расквитаться с ним за то, что он бросил им в лицо всю обиду человека, у которого черпая кожа? Как может теперь он в смерти победить?
Он вздохнул, поднялся с пола, лег на койку и долго лежал так, не то бодрствуя, не то дремля. Потом дверь отворилась, четыре полисмена вошли и окружили койку, один тронул его за плечо.
– Вставай, малый.
Он сел и обвел их вопрошающим взглядом.
– Пойдешь опять к коронеру.
Они защелкнули наручники на его запястьях и повели его через коридор к дожидающемуся лифту. Дверцы захлопнулись, и он провалился вниз, в пространство, стоя между четырьмя рослыми молчаливыми людьми в синих мундирах. Лифт остановился, дверцы распахнулись, он увидел бушующую толпу и услышал шум голосов. Его повели по узкому проходу в толпе.
– А, сволочь!
– Смотри, какой черный!
– Убить его!
Сильный удар в висок сбил его с ног. Лица и голоса исчезли. В голове застучала боль, правая половина лица онемела. Он поднял локоть, заслоняясь, но его рывком заставили встать и идти дальше. Когда в глазах у него прояснилось, он увидел, что полисмены оттесняют от него худощавого белого мужчину. Крики слились в оглушительный рев. Впереди какой-то белый человек стучал по столу куском дерева, похожим на молоток.
– Тише! Или я всех, кроме свидетелей, удалю из зала!
Шум утих. Полисмен подтолкнул Биггера к деревянному креслу. От стены до стены простиралась сплошная масса белых лиц. Кругом с дубинками в руках стояли полисмены, краснолицые и суровые, расправив квадратные плечи, поблескивая серебряными бляхами на груди, зорко глядя по сторонам голубыми и серыми глазами. Справа от человека за столом, по трое в ряд, сидели в креслах шесть человек, держа на коленях пальто и шляпы. Биггер огляделся и увидел еще столик, на котором были сложены кучкой белые кости; рядом лежало его письмо, придавленное склянкой с чернилами. Посреди стола лежало еще несколько листов бумаги, скрепленных металлической скрепкой; это было его подписанное признание. Мистер Долтон, бледный, седой, тоже был здесь; а рядом с ним сидела миссис Долтон, прямая и неподвижная, с лицом, как всегда доверчиво приподнятым кверху и отклоненным вбок. Потом он увидел сундук, в который он с таким трудом втиснул тело Мэри, сундук, который он тащил по лестнице вниз и потом возил на вокзал. А еще, да, еще там было почерневшее лезвие топора и маленький круглый кусочек металла. Биггер почувствовал чью-то руку на своем плече и оглянулся; Макс улыбался ему:
– Ничего, Биггер, ничего. Говорить вам здесь не придется. И это все будет недолго.
Человек за столом опять постучал:
– Есть ли здесь кто-либо из родственников покойной, кто мог бы дать нам сведения о ее семье?
По залу прошел ропот. Какая-то женщина торопливо встала со своего места, подошла к миссис Долтон, взяла ее под руку, вывела вперед и усадила в кресло справа от человека за столом, лицом к тем шестерым. Это, верно, миссис Паттерсон, подумал Биггер, вспомнив компаньонку миссис Долтон, о которой говорила Пегги.