Сын архидемона
Шрифт:
– Здравствуйте, товарищ профессор! – сунул Гадюкину свою клешню Щученко.
– Мене звать Ефим Макарыч, полковник нашего, значить, комитета. епта! Товарищ Бритва, вычаво это мене в бок пхаете?
– Ага, – снова хитро прищурился Гадюкин, теперь глядя уже только на меня. – Интересненько, очень интересненько. Но что это мы в дверях-то стоим?
Предлагаю продолжить разговор в моих, так сказать, хоромах. Прошу, прошу. Жора, эти со мной, им можно без личного досмотра, – обратился он к молодому
охраннику.
– Не положено, Аристарх Митрофаныч, –
– Ну Жора, ну Георгий Максимыч, ну пропусти! – заканючил профессор.
– Не положено. Режимный объект – без личного досмотра запрещено.
– Младший лейтенант Никодимов, вы что себе позволяете? – возмущенно топнул ногой Гадюкин. – Целый профессор перед вами стоит!
– А я, между прочим, в звании полковника нахожуся! – встрял Щученко.
– Полковник, заткнитесь немедленно, – шепнул ему на ухо я. – Вы нам всю конспирацию загубите.
Про конспирацию Щученко понял и важно закивал, надувая щеки так, что стал похож на откормленного хомяка.
Профессор Гадюкин еще пару минут уговаривал охрану, что мы заслуживаем доверия и нас можно пропустить без обыска, но охрана была непреклонна. В рыбьих глазах лейтенанта Никодимова не отражалось ничего, кроме параграфов инструкции.
– Товарищ Бритва, а давайте я их всех просто шлепну по законам, значить, военного времени, – потянулся к пистолету Щученко.
– Фу! Сидеть! Плохой полковник! – шикнул я.
Взгляд Щученко сразу стал злым, как у бешеной собаки. Не был бы я бронированным когтистым монстром, мог бы даже испугаться.
Вообще, положение сложилось не самое лучшее. Я даже задумался о том, чтобы последовать совету полковника и вырубить охрану. не из пистолета, конечно. Просто парализовать на часок-другой моим хвостовым жалом. Проблема в том, что здесь ведется видеонаблюдение – если применить силу, на базе мгновенно поднимется тревога. Вон, одна видеокамера прямо на меня таращится. Моргает своим красным глазком, стрекочет чуть слышно. Хорошо, что кулон сидов обманывает не только глаза, но и технику – а то бы я попал.
Профессора Гадюкина ситуация тоже не устраивала. Он позвонил кому-то по мобильному и принялся недовольно гундеть, что к нему-де приехали старые
друзья, почти что родственники, а их так подло и гнусно унижают недоверием. Собеседник Гадюкина что-то пытался объяснить, втолковать – мол, порядок для всех одинаковый, ничего личного, – но профессор талантливо изображал истеричную барышню и ничего не желал слушать. В конце концов он даже пригрозил, что прямо завтра хлопнет об стол заявлением об уходе, раз с ним тут так обращаются. Уйдет в частный бизнес или вообще пополнит ряды утекших за границу мозгов.
На другом конце трубки явно забеспокоились. До моего сверхчуткого слуха донеслись просящие нотки, переходящие в плохо скрытую лесть. Собеседник Гадюкина воззвал к его патриотизму, пообещал увеличить зарплату и подарить на день рождения новый синхрофазотрон, но профессор хотел не этого. Он хотел, чтобы нас, его лучших друзей, пропустили к нему в гости в обход металлодетектора и без личного досмотра.
– Я за них ручаюсь! – выкрикнул Гадюкин. – Понимаете, батенька? Я лично за них ручаюсь!
– Хорошо, хорошо. – неохотно пробубнили на том конце трубки. – Если под вашу личную ответственность, то, конечно, пусть проходят. но только к вам в кабинет и никуда больше! Вы же все-таки не ребенок, профессор, что у вас вечно за капризы какие-то.
– Это не капризы, а прихоти, – отрезал Гадюкин, передавая трубку лейтенанту Никодимову.
Тот с каменным лицом выслушал распоряжение начальства, кивнул и отодвинулся в сторону, пропуская нас к лифту.
Кнопок в лифте не было. Их заменяла прорезь кар-тридера – Гадюкин вставил туда карточку, и лифт совершенно бесшумно понесся вниз. Мое чувство направления подсказывало, что мы мчимся с огромной скоростью, но все остальные чувства искренне верили, что мы стоим на месте. Прошло секунд пять-шесть, и лифт остановился, опустив нас под землю метров на сто или сто пятьдесят.
– Добро пожаловать в мои пенаты! – весело провозгласил Гадюкин, указывая путь.
Коридор, по которому мы прошли, был белым как снег. Белые стены, белый потолок, белый пол. Эту абсолютную белизну нарушал только ярко-красный робот-пылесос, с чуть слышным жужжанием ползущий нам навстречу. Если не считать этого неразличимого для человеческого уха звука, в коридоре стояла полная тишина.
У двери в кабинет Гадюкина скучали два охранника – молчащие и неподвижные, как стража Букин-гемского дворца. При виде нас они лишь скосили немного глаза, но не шевельнули ни единым членом. Висящая на стене камера – и та проявила больше внимания.
– Слева Виктор, а справа Сергей, – небрежно представил их Гадюкин. – Они тут все время стоят. Не знаю зачем.
У Сергея чуть заметно дернулась щека, но он ничего не сказал.
Войдя в кабинет, профессор Гадюкин первым делом запер дверь, а потом прижался к ней ухом. Постояв так с полминуты, он повернулся ко мне, и в его глазах заплясали крошечные дьяволята.
– Как вы это сделали? – без обиняков спросил он, тыкая меня пальцем в плечо. – Голограмма? Изумительная реалистичность. Но я бы хотел увидеть вас в
природном виде, батенька. Во всей натуре, как говорится. Камер у меня тут нет, не волнуйтесь.
– Олег, ты не мог бы. – виновато попросил Святогневнев.
Я молча повернул камень в кулоне. Улыбка Гадюкина мгновенно разъехалась до ушей, а дьяволята в глазах достали вилы и развели костры. Он принялся радостно ощупывать меня со всех сторон – так ребенок тормошит подаренного ему щенка.
– Да-да, теперь вижу! – счастливо взвизгнул Гадюкин, измеряя мой хвост рулеткой. – Яцхен, настоящий, сомнений нет!