Сын бога войны
Шрифт:
– Почему же ты не убил себя, собака? – грозно загомонили сколоты. – Зачем согласился быть рабом у никчемных склавинов?
Вождь оборвал их нетерпеливым взмахом руки и приступил к расспросам. Барадас отвечал с подчеркнутой готовностью, часто кивая и прикладывая руки к груди. Его угодливость раздражала, но вещи он рассказывал любопытные, поэтому Амизак слушал его, не перебивая…
Итак, обоз следовал от приморских греков, куда склавины возили на обмен мед, меха и горючую смолу. Вырученный товар предназначался для их вождя Яра, правящего страной из Высокого городища. Туда было еще полдня пути, поэтому склавины решили
Амизака не интересовали мысли и чувства пленников.
– Что это? – спросил он, указывая на белокаменного истукана.
– Греческий бог войны, – ответил Барадас. – Арес его зовут. Греки очень его чтят. Яр о нем прослышал и решил установить у себя. Чтобы не знать поражений в сражениях. Мы выменяли Ареса по его повелению.
– Но не довезли, – отчеканил Амизак, после чего повернулся к своему воинству и распорядился: – Привяжите греческого бога к лошадям, оттащите к реке и там утопите. Туда ему и дорога.
– Остановись, вождь, – встрепенулся Октамис. – Нельзя так с богами обращаться, даже если они чужие.
– Пошел вон.
Голос Амизака был преисполнен равнодушия, но лучше бы он накричал на юношу, чем обошелся с ним столь холодно и презрительно. Это было равнозначно тому, что бросить его на растерзание остальным воинам, которые все это время ревновали Октамиса и завидовали его возвышению. Настало время сведения счетов. Многие подумали так, хотя решили отложить месть на потом. Сперва сколотам предстояли иные, более увлекательные забавы: расправа над пленными и дележ добычи.
Что касается Октамиса, то он утратил интерес к обычным развлечениям – настолько его взволновал вид статуи. Незнакомый греческий бог не представлялся ему чужим, вовсе нет. Усмотрев в нем сходство с собой, в глубине души Октамис лелеял крамольную мысль о том, что он на самом деле является сыном Ареса. Почему нет? Разве не ходили среди сколотов сказания о богах, спускавшихся на землю, чтобы зачать детей от какой-нибудь красивой, здоровой и сильной женщины, достойной такой чести? Может, с Октамисом случилась подобная история? Не случайно же он так не похож на остальных мужчин своего племени! И родичей у него почему-то нет, хотя все прочие связаны кровными узами. Выходит…
Октамис мрачно уставился на воинов, обматывающих Ареса ремнями и веревками. Когда они, нахлестывая коней, поволокли его прочь, юноша отправился за ними, избегая ступать на полосу взрыхленной земли. Отчего-то это представлялось ему кощунством.
Черная река приняла белое изваяние с жадностью, в мгновение ока сомкнув над ним взбаламученные воды. Но когда пену снесло течением, Октамис отчетливо увидел белый лик Ареса, обращенный к нему из глубины. Колышущиеся отражения звезд и луны придавали зрелищу вид таинственный и грозный.
– Прости их, бог войны, – прошептал Октамис. – Нет! Лучше не прощай их! А прости только меня – за то, что не заступился, не остановил твоих обидчиков. Но вождя я покараю, вот увидишь. Клянусь тебе в этом, Арес, отец мой. Отныне я твой сын и буду служить тебе одному. Никаких других богов не стану чтить, кроме тебя.
Всадники, утопившие изваяние, давно ускакали, и у реки было совершенно тихо и безлюдно. Прислушиваясь к воплям и взрывам хохота, доносящимся из разгромленного стойбища, Октамис вышел из реки, где до того стоял по пояс в воде. Оглядываясь, он побрел на свет костров и горящей травы. Некоторое время юноша слепо переставлял ноги, видя перед собой не степь, а каменное лицо, погруженное в глубокую темноту, но вскоре какие-то посторонние звуки вывели его из задумчивости.
Хрум-хрум-хрум. Это был звук травы, рвущейся и перемалывающейся лошадиными зубами. Услышал Октамис и звяканье сбруи. Он потом и сам не мог объяснить, что именно его насторожило. Ведь по степи теперь бродило много коней, потерявших хозяев, ничего необычного в этом не было. И все же Октамис бесшумно вытащил меч из ножен. Возможно, бог войны Арес предостерег и надоумил его.
До ушей Октамиса донеслось треньканье спущенной тетивы, но он упал на землю еще за мгновение до этого. Стрела разочарованно просвистела, уносясь в ночь. Пригнувшись, Октамис кинулся в ту сторону, откуда она прилетела. Навстречу ему выдвинулась мужская фигура. Это был Корсак, который топил греческую статую вместе с остальными, но не возвратился в стойбище, а устроил засаду, зная, что Октамис остался у реки. Не имея возможности снова воспользоваться луком, Корсак отбросил его и тоже выхватил меч.
Некоторое время они расхаживали по кругу, зорко следя за каждым движением соперника, точно два задиристых петуха, готовых к драке за самку. Ночного света и отблесков далекого пожарища хватало, чтобы отчетливо видеть друг друга. Оба знали, что поблизости больше никого нет, так что вождь не узнает о поединке. И оба давно намеревались выяснить отношения.
Для Октамиса стало полной неожиданностью, когда враг атаковал его не только мечом, но и копьем, которое держал левой рукой под мышкой. Это делало их силы неравными. Обладая дополнительным оружием, Корсак удерживал Октамиса на расстоянии, а когда хотел, опускал наконечник и разил клинком. Лишенный языка, он бормотал что-то невнятное, и тон его был злораден и угрожающ.
Октамис понял, что долго ему не продержаться. В отличие от меча, сверкающего в лунном свете, копье было почти неразличимо во мраке. Пуская его в ход, Корсак уже дважды нанес довольно ощутимые удары в грудь Октамиса. Пока что юношу спасали бронзовые пластины, нашитые поверх рубахи, но и такие попадания были достаточно болезненными и сбивали дыхание. Октамис постепенно утрачивал силу и точность, без которых не одержать победы в поединке на мечах. Следя за копьем, он едва успевал отбиваться от меча, но, парируя выпады, каждое мгновение рисковал подставиться под коварное острие.
Ему представился вдруг Арес, который, конечно же, легко расправился бы с сотней таких Корсаков, будь они не только вооружены до зубов, но еще и прикрыты броней и щитами. «Отец мой, – взмолился Октамис. – Подскажи уловку, направь мой меч. Рано мне помирать. Я еще много должен совершить во имя твое, отец мой и повелитель».
Едва слова мысленной молитвы отзвучали в мозгу, как Корсак перешел в решительное наступление. Но на этот раз Октамис испытал не парализующий страх, а удивительное спокойствие и даже незнакомую ему прежде веселость. Если прежде он всегда горячился и терял голову в бою, то на этот раз почувствовал себя совершенно другим человеком. Корсак со своим копьем был для него все равно что безрассудный мальчишка, справиться с которым не составляло ни малейшего труда.