Сын детей тропы

Бонс Олли

«Ты слышишь ушедших, — сказал Двуликий. — Они тоскуют о несвершённом. Их терзают боль и вина, стыд и печаль. Души трепещут на ветвях Шепчущего леса, как листья. Когда они исцелят свои раны, то сорвутся и улетят, вновь родятся под синим холмом. Но есть те, кто не справится сам. Есть голоса громче других. Слушай и помогай им».

И третий согласился.

«Мы уснём, — сказали боги, — и будет наш сон похож на смерть. Похорони нас тут, у белой реки, и оставайся хранить наш покой. Но знай: если

вы, на кого мы оставляем мир, станете враждовать, если некому станет беречь наш сон и этот камень покинет лес, мы проснёмся. Разольются реки, и море бросится на берег. Свора бешеных ветров разлетится, ломая стволы вечников, как тонкие стебли, и нигде не будет убежища. С холма потекут кровь и огонь. Трёхрукий пойдёт по земле и проследит, чтобы никто не спасся. Так пусть вам хватит мудрости, дети трёх племён, раз уж вы берёте этот мир себе!»

Человек подался вперёд, резко взмахнув рукой.

— Видать, крепко заснули, если не торопятся продирать глаза! Или всё это ложь.

— Или не спят они, — сказала тётушка Галь, — и никогда не спали. Боги мудры, зачем им рубить сплеча? Ждут, должно быть, что люди всё исправят. А вот во что я верю, милый, так в то, что нам туда нужно, в Запретный лес.

— Ну, я понял. И сидеть мне там до самой смерти, а то ведь меня не отпустят, как Свартина. Нет, постой, погоди! Ты думаешь, камень придётся отдать?

— Прости, милый...

— О, нет, нет, ты хочешь, чтоб я отдал его и сдох! Вот, значит, чего ты для меня желаешь? И не только ты, а все вы того хотите, я знаю. Ни одному не будет жаль!

— Нат...

— Легко чужими руками добро делать! А я так скажу: если мне суждено издохнуть в мучениях, то пусть весь мир со мной отправится! Ясно? И ты, и ты...

Нептица всё пыталась спрятать голову глубже под крыло, но теперь человек, раскачиваясь, толкал её в бок, и она не утерпела. Изогнувшись, клюнула его в плечо.

— И ты! — зло сказал он и ударил по клюву ладонью. — А вот ты уже сдохла!

Нептица вскрикнула.

— Думай, что говоришь, — сказал Шогол-Ву.

Человек оскалился, как зверь. Мгновение помедлив, он вскочил и быстрым шагом направился прочь. Что-то пнул на ходу.

— Не оставляй его, — тихо попросила тётушка Галь. — Надо бы его утешить, да если он впрямь слышит, что у меня в голове, это ему мало поможет.

Дочь леса посмотрела встревоженно и печально. Шогол-Ву покачал головой и поднялся.

Он нашёл человека на другом конце лощины. Тот сидел на поваленном стволе, согнувшись, закрыв лицо руками, и плечи его вздрагивали. Заскулил, но, видно, услышал тихие шаги и умолк, не отрывая ладоней от лица.

Запятнанный обошёл упавшее дерево, истлевшее, поросшее мхом, и сел рядом.

— Проваливай, выродок! — процедил человек сквозь зубы и шумно, со всхлипом втянул воздух. — Пошёл прочь, я сказал!..

Шогол-Ву не двинулся с места.

— Да почему... Почему это со мной случилось, а? Ведь мог бы я сказать, чтобы ты взял этот камень! Почему не ты?

Он

больше не прятал слёз.

— Ты ж вот был готов за него умереть. Вам-то что, выродкам бесчувственным!..

— Я не бесчувственный. Был бы таким, остался бы с племенем.

— Да, и что ж тебя задело, беднягу? Пятнами не вышел, задразнили? Что, дикие бабы любят синие носы, как вот у вождя вашего был, а ты для них урод?

— Я...

— «Я, я», тьфу! Может, мне тебя ещё пожалеть? Ты-то жив-здоров, а я!.. Мне всегда везло, слышишь, всегда, а тебя встретил, и получаю от Трёхрукого пинок за пинком!

— Я вынул тебя из петли.

— Да я и сам бы выбрался! Ветка трухлявая была, ломалась уже, когда зверь твой набросился! За что боги так невзлюбили меня?

— Ты мог и не узнать о камне. Отдал бы ради награды, сам, добровольно...

— Захлопни пасть, ты, выродок!

— Боги открыли правду, чтобы ты мог сделать выбор.

— Выбор!..

Человек уронил голову в ладони и растёр виски.

— А есть он у меня, выбор? Я что-то не вижу.

Он помолчал, раздумывая.

— И ведь как меня обвели, а? Кто-то разнюхал, как работает камень. Наняли дурака, верно рассудили, что за пятьдесят жёлтых любой не то что сам отдаст, а ещё умолять будет, чтоб забрали поскорее. И чуял же, что это дело смердит — нет, взялся! Даже думать не стал, кому нужен такой поганый камень и зачем.

Он провёл ладонью под носом, шмыгнул и поднялся.

— А правда, кому? Задаток мне посредник дал. Через Мала Кривого на меня вышли. Им, сказали, лучший нужен, не кто-нибудь. Другие, мол, не справятся. Я и полез, как моховик в бочку с водой. Намекнули ещё, что о Свартине жалеть не станут, если что пойдёт не так, да я сказал, за такое не возьмусь. Кто же знал, что камень он на шее носит! Я собирался так обстряпать дело, чтобы с ним не увидеться.

Человек отошёл на пару шагов и обернулся. Почесал обросший подбородок и сказал задумчиво:

— Так кто за этим стоит? Дети леса?

— Если так, Хельдиг бы знала. Она дочь вождя.

— Ха! Думаешь, у них нет никого, кто захотел бы камень и власть, если б увидел возможность? Как раз дочери вождя могли и не сказать — пусть идёт в одиночку и сгинет, им и руки пачкать не придётся. Сам подумай, кто мог знать о камне больше, чем дети леса?

Шогол-Ву пожал плечами.

— Я думаю, нам стоит остаться, друг мой, — кивнул человек, прищурившись. — Посмотрим, кто явится за камнем. А потом ты перережешь ему глотку за то, как он надо мной подшутил.

— Он может прийти не один, а я ещё не в силах натянуть лук.

— Вот послали боги спутника! Так постарайся. Слушай...

Человек понизил голос.

— Мне вот в голову пришло... Только выслушай спокойно. Если, к примеру, кто умрёт, а камень его поднимет, мертвец ведь перестанет чувствовать боль?